Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность - [29]

Иван Дзюба и Михаил Рубцов с недоверием поглядывали на щуплого человека, который привел нас на это место. Но тот твердо стоял на своем.

Еще и еще раз мы осмотрели место, прозванное урочище Кутыкы Рябого, и не могли отвязаться от одной и той же мысли: почему захоронили Кузнецова на насыпи, над канавой, а не в самой канаве? Ведь это было 9-го марта. Тогда здесь лежал снег, стояли морозы. Проще было закопать тело в канаве. Зачем бы бандитам рубить мерзлую землю на насыпи? Нет, здесь что-то не так. Как бы эти „друзья“ не направили нас по ложному следу… Последняя провокация была, когда следственные мероприятия привели нас в село Боратин и, в частности, к месту захоронения останков Кузнецова в урочище Кутыкы Рябого, и мы с Дзюбой и Рубцовым приступили к обследованию местности. В селе был пущен слух о том, что якобы одна женщина лично видела, как ранней весной 1944 года с советского самолета был убит за селом немецкий офицер, и он похоронен именно в том месте, которое мы обследуем.

Сигнал этот, понятно, потребовал тщательной проверки. Нами было затрачено более двух недель, но версия не подтвердилась. Мы понимали, что нас постоянно пытаются увести в сторону, направить действия по ложному следу. И теперь, на завершающем этапе расследования, было бы убийственно попасться на удочку врага. Ведь если раскопаем могилу, а в ней окажется совсем другой человек, какой козырь получит враг. Тогда следствие будет приостановлено на неопределенное время, да и возобновится ли? Как ни велико было наше нетерпение, мы решили отложить раскопки, чтобы еще раз изучить сведения, сопоставить факты, поговорить кое с кем».

С такими настроениями, понятное дело, объективная оценка фактов невозможна. Поиск приходилось вести с заранее заданным результатом. Николаю Владимировичу с товарищами необходимо было найти Кузнецова, и никого другого. А тут еще явная враждебность местного населения, нелюбимых чекистами «западников», которые не без оснований подозревались в сочувствии УПА. В повести «Во имя Родины», в отличие от более приглаженного и подредактированного «Подвига», Струтинский не слишком доброжелательного отношения со стороны крестьян к тем, кто искал Кузнецова, и не скрывает. Раскопки, напомню, происходили в 1959 году. Всего шесть лет прошло с тех пор, как повстанцы прекратили открытую вооруженную борьбу с советскими войсками. Но жители хорошо помнили и массовые депортации, и беспощадные карательные экспедиции войск МВД и госбезопасности. Поэтому с бывшим медведевским разведчиком Струтинским и его коллегами держались настороженно. Иной раз крестьяне действительно могли сознательно путать следы, особенно если приближение к истине могло выявить участие кого-либо из односельчан в УПА. В то же время, чтобы умилостивить пришельцев и не иметь от них никаких неприятностей, жители Боратина могли охотно поддакивать Струтинскому, Рубцову и Дзюбе, подтверждая нужные тем версии.

Что же насторожило Николая Владимировича и заставило отложить раскопки? В его повести читаем: «…Снова втроем… прибыли в урочище Кутыкы Рябого. На этот раз мы обратили внимание на траншеи и блиндажи, едва различимые в зарослях и обвалах. Начали наводить справки. Выяснилось, что здесь пролегал второй эшелон обороны гитлеровских войск и что его сооружали во второй половине марта 1944 года, т. е. сразу после событий в хате Голубовича.

Траншеи начинались в 10–20 метрах от предполагаемого места захоронения. Поэтому нам пришлось еще дополнительно выяснить, когда пришли сюда немецкие войска, кто из населения привлекался на работы по строительству оборонительных сооружений. Все эти вопросы сводились к одному: почему могила советского разведчика оказалась на возвышенном месте? Нам казалось, что именно со строительством этих траншей связана тайна захоронения Н. И. Кузнецова. И мы не ошиблись».

Что ж, кто очень хочет найти, обязательно находит что-нибудь. А потом убеждает себя и других, будто найденное и есть именно то, что искали.

По рассказам очевидцев и анализу того, что было в конце концов обнаружено в могиле на насыпи, последние минуты жизни Кузнецова в повести «Во имя Родины» описываются следующим образом:

«В комнату вошел коренастый человек в полицейском черном мундире, в высокой бараньей папахе. Прищурив глаза, оглядел пленников, не скрывая ликования, крикнул: „Это он. Точно – он! Хлопцы, сюда! Оружие наизготовку и не спускать глаз!“.

„Теперь – все“, – решил Кузнецов».

Тут необходимо одно небольшое отступление. Глава банды Черныгора (Черногора), человек в полицейском мундире и папахе, по версии Струтинского, был агентом СД и по заданию Витиски и Краузе искал советского разведчика Зиберта. В «Подвиге» он прямо говорит своим хлопцам, что они поймали Зиберта. В «Во имя Родины» же ограничивается только неопределенным: «Это он».

Продолжим чтение второй повести:

«– Хлопцы, дайте закурить, – спокойно обратился Кузнецов к оуновцам (непонятно только, на каком языке. – Б. С.). – Может, у кого найдется?

Один из оуновцев молча насыпал на стол щепотку самосада, оторвал клочок газеты.

Свернув цигарку, Кузнецов с разрешения старшего привстал и наклонился к лампе (хоть и требовал Черныгора не спускать с задержанных глаз, а его подчиненные и руки Кузнецову развязали, и к лампе наклониться позволили! Чудеса, да и только! –