Невидимые империи [Тайные общества старого и нового времени на Западе] - [20]

Для историка, однако, за пестротой этих побуждений важно разглядеть классовые пружины широкой тяги в масонские ложи. Совершенно очевидно, что большую роль сыграла их бессословность. Масонская литература заполнена прославлением «мудрого равенства», царящего среди членов ордена. «Смиренный вассал, — читаем мы в сочинении, относящемся уже к 70-м годам XVIII в., — не забывая своего скромного происхождения, с уверенностью возносится до приветливого князя, который, забывая свое величие, милостиво снисходит до него. Это нисколько не унижает князя, поскольку среди нас сверкают только его добродетели. А вассал, далекий от самонадеянности, скрывает под покровом умеренной вольности свое почтение и свою любовь, которая становится более свободной и поставленной под охрану разумной осмотрительности»⁹.

Если первоначально преобладало стремление буржуа «приобщиться» к привилегированным сословиям, то позднее, особенно во второй половине XVIII в., место «мещанина во дворянстве» заняли люди, стремившиеся, пусть пока еще вне реальной жизни, к уравнению сословий.

Создание тайных обществ в какой-то мере отражало и сопротивление вторжению абсолютистских монархий с их быстро растущим, строго централизованным бюрократическим аппаратом в области, которые ранее избегали правительственных вмешательств, оставаясь сферой местных обычаев, локальных привилегий, старинных институтов. Примером могут служить французские парламенты; в их оппозиции абсолютизму причудливо переплеталось старое и только нарождающееся, защита прав, восходящих ко временам феодальной раздробленности и сословной монархии, и тех форм общественной активности, которые отражали рост новых, буржуазных отношений.

Вместе с тем, например, во Франции не существовало признанных законом ассоциаций, созданных не по воле монарха или по крайней мере без его согласия на их образование. Все остальные объединения считались, если использовать полицейский жаргон того времени, «котериями», «кружками», «сборищами», «сообществами», «ассамблеями» (собраниями). Что касается «ассамблей», то постепенно под этими названиями стали выступать общества, преследующие какие-то общественные, а не только личные или групповые цели¹⁰.

Быстрое развитие масонства отражало тенденцию к образованию и увеличению числа различных общественных союзов, создававшихся параллельно или взамен существующих традиционных форм организации, поиск способов объединения и связи если и не находившихся целиком вне правительственного контроля, то все же обладавших какой-то степенью внутренней автономии. В этом отношении масонские ложи можно поставить в ряд выраставших как снежный ком обществ поощрения образования, читательских клубов, провинциальных академий и других подобного рода организаций.

В XVIII в. ускоренное вызревание нового, буржуазного уклада постепенно меняло облик Западной Европы, вызывало сдвиги в экономике, в социальной психологии, в быте и нравах, особенно городского населения, создавало ту основу, на которой стало возможным появление плеяды блестящих мыслителей Просвещения, нередко выходцев из рядов городского мещанства и мелкого чиновничества, а порой из самой гущи народной. Казалось, за всем этим маячит наступление эры общественной гармонии, установления разумного социального устройства, соответствующего природе человека, о которой мечтали философы, ставшие властителями дум нескольких поколений европейцев. В то же время старые социальные и политические устои были еще крепки.

Общественные сдвиги становились совсем малозаметными, если иметь в виду деревню, где по-прежнему жило подавляющее большинство населения — многомиллионная масса крестьянства, задавленная нуждой и невежеством, обремененная бесконечными поборами в пользу дворян, духовенства и королевской власти. Никогда еще власть монархов внешне не была настолько неоспоримой и прочной. Корона победила сепаратизм вельмож, уничтожила автономию религиозных меньшинств, покончила с остатками сословной монархии, мешавшими утверждению абсолютизма, создала централизованную бюрократическую машину и постоянную армию, по размерам далеко превосходившую все те орудия власти, которыми королевская власть располагала в былые времена. Абсолютистские правительства все более урезывали остатки местных вольностей, права отдельных городов и общин, цехов и гильдий, стремились подчинить строгому надзору все стороны общественной жизни. Ничто, казалось, не ставило пределов прерогативам монарха — ни внутренняя оппозиция, ни внешние войны, которые уже с середины XVII в. утратили характер конфронтации между враждебными лагерями католицизма и протестантизма, опрокинув не одного коронованного владыку. Нет, «кабинетные» и торговые войны XVIII в. велись обычно с ограниченными целями с помощью профессиональных, наемных армий и, как правило, не угрожали существованию ни одной из крупных европейских монархий.

В этом противоречивом сочетании внутреннего расшатывания и внешнего укрепления существующих политических устоев — одна из особенностей обстановки, сложившейся в Европе, особенно в середине XVIII в., когда выступила на арену замечательная фаланга просветителей и когда вполне сохранилась сильная тенденция в рядах буржуазии к компромиссу с казавшимся незыблемым и извечным политическим строем, к соглашению, которое вдобавок страховало буржуазию от покушений на ее собственность со стороны народных масс. Надо ли удивляться, что большинство идеологов Просвещения (кроме тех, кто прямо выступал выразителем взглядов трудящегося люда) строили свои расчеты на содействии монархов в создании нового общества, свободного от неразумных обычаев и учреждений, от уродств и нелепостей, доставшихся в наследство от прежних веков «феодального варварства». И нет ничего странного в том, что для многих просветителей ранние буржуазные революции — Крестьянская война в Германии, восстание в Нидерландах или «Великий мятеж» середины XVII в. в Англии — казались скорее явлениями ушедшей в прошлое эпохи религиозных войн и фанатизма, чем прообразом будущих преобразований социального и политического строя Европы в век Просвещения. Не здесь ли скрываются корни неполитического характера подавляющего большинства секретных обществ того времени?