Невидимые бои - [12]

— Всему конец! — Шамрай грязно выругался. — Возьмут Питер, за ним — Москву. Все разваливается, как карточный домик. Что, сам теперь увидел? Подожди, скоро по-новому будет!

Стуча кулаком по столу и брызгая слюной в лицо оторопевшему Прозорову, он кричал:

— Я им навоюю! Я им покажу, на что Шамрай способен! Но тебя, друг, я не забуду! Шамрай помнит все — плохое и хорошее.

Нужно было тогда же сдать, куда следует, эту гадину, — ведь это же враг. Но он этого не сделал, а, охмелевший, сидел и слушал злобную исповедь Шамрая. Потом он этого не мог себе простить, но было уже поздно.

Прозоров оставался в Ольгине. Здесь было топливо для дома и было меньше шансов, чем в городе, попасть под снаряд. У него сохранилось немного картофеля и брюквы, он расходовал их экономно, чтобы как-нибудь протянуть тяжелое время. И, несмотря на все тяжести и лишения войны, Сергей стал верить в победу, — ведь город держался! Последняя злосчастная встреча с Шамраем всплывала в памяти как наполовину стершийся, дурной сон. Но Шамрай скоро напомнил о себе.

…В ту ночь Прозоров спал плохо. Холод пронизывал насквозь, трясло как в лихорадке. Он поднялся с кровати и стал растапливать печку. Когда же кончится эта дикая холодина? Никогда раньше в Ленинграде не было таких морозов, а теперь одно к одному…

Потом он оделся, вышел на улицу — поискать остатки дровишек. Поселок был пуст; кругом ни души. Ветер раскачивал отяжелевшие от снега ветки деревьев, разносил вокруг снежную пыль. Кое-как он набрал небольшую охапку дров, и вдруг ему показалось, что за его спиной кто-то стоит. Он быстро вошел в дом.

Через несколько минут в дверь постучали. Выглянув в окно, Прозоров увидел трех военных: двух командиров и одного бойца. «Свои», — подумал он и открыл дверь. Пришедшие попросили разрешения погреться, пока не отремонтируют в мастерской их машину.

Расположились. Командиры представились: Григорий Климов, Владимир Николаев. Боец свою фамилию не назвал. Вели себя сдержанно, вежливо, помогли подбросить в печку дров, принесли из колодца воды. Когда печка нагрелась и стало тепло, сняли шинели, умылись, стали готовить завтрак. Чайник вскипел. Прозоров налил в стаканы кипятку, положил на стол тоненький ломоть черствого хлеба.

— Небогато живешь! — сказал Климов и достал из вещмешка хлеб, мясные консервы, сало, сгущенное молоко, вытащил даже флягу спирта.

— Ну садись, заправляйся, — радушно пригласил он Прозорова.

Ели не спеша, пили умеренно; шел обычный разговор о войне, о трудном положении в Ленинграде. Прозорову был приятен сочувственный, вежливый тон командиров, особенно то, что они не забыли поинтересоваться его семьей. Он стал рассказывать о себе, о школе, жене, детях.

После завтрака Николаев подошел к окну и стал восхищаться Ольгином:

— У вас хорошо: тишина, лес. Война совсем не чувствуется. Тут можно отдохнуть! Скажите, поблизости есть какая-нибудь воинская часть с телефоном? Если нам понадобится, откуда можно позвонить?

— Нет, в этом отношении у нас плохо. Военные и телефон от нас далеко, — ответил Прозоров и стал убирать со стола. Обернувшись, он увидел, что боец надел шинель и собрался куда-то идти, а Климов рассматривает фотографии, вынутые из бумажника. Боец вышел, и они остались втроем. Климов подозвал Прозорова к себе. Держа в руках небольшой снимок, он спросил: «Узнаёте друга?»

Прозоров, чтобы лучше разглядеть фото, надел очки. С фотографии на него смотрел с наглой улыбкой Федор Шамрай.

— Узнаёте? — переспросил Николаев. — Прочтите-ка на обороте.

Прозоров прочитал вслух: «Тихоне от друга». Подписи не было. Однако он легко узнал почерк Шамрая.

Он не понимал еще, чего хотят эти люди. Но подсознательно чувствовал, что за всем этим кроется что-то страшное и что исходит оно именно от Шамрая, и эта мысль ошеломила его. А собеседник спокойно продолжал:

— Вы знаете, где находится Шамрай?

Он молчал.

— Вы понимаете, кто мы такие и зачем у вас?

Он молчал.

— Бросьте придуриваться, что ничего не понимаете! — крикнул Климов. — А если не понимаете, сейчас поймете!

И он, твердо чеканя слова, сказал:

— Нас прислали с той стороны большие люди — люди, которым вы отлично известны.

Не помня себя, Прозоров закричал:

— Шантаж! Не имеете права!..

К нему подскочил Николаев, схватил за горло, повалил на кровать и придавил к подушке. Прозоров услышал приглушенный голос Климова:

— Еще слово, и я пристрелю тебя, как собаку!

Пистолет был направлен дулом на Прозорова. Он кое-как проговорил:

— Что вам от меня нужно?

— Это другой разговор! — неожиданно спокойно отозвался Климов. — Выпей воды и слушай: скоро немецкая армия вступит в Ленинград. Пойми: вы обреченные люди. Все равно сдохнете с голоду. Ты нам нужен, твоя квартира очень подходит нам. Не бойся. Ничего особенного не придется делать. Главное — молчать. Живи себе как раньше жил, только устрой так, чтобы и мы могли прожить здесь некоторое время. Будешь отныне Федором Даниловичем — в честь Федьки Шамрая, — усмехнулся он.

— А… если я… — дрожащим голосом начал Прозоров.

— Что если? — с угрозой спросил Климов.

— Если… если я… не соглашусь?

— Хотите стать покойником? — жестко спросил Климов. — Не делайте глупостей. У нас есть много способов устранить вас. Ведь «несчастный случай», особенно когда идет война, может произойти со всяким… Впрочем, даже и этого не понадобится.