Невидимка и (сто) одна неприятность - [40]

Я со всей осторожностью, едва касаясь, провела пальцами по воспаленной коже, посылая маленький проверочный импульс, и выдохнула с облегчением – кости и внутренние органы, вроде, не пострадали…

Синяки и мелкие царапины лечить довольно просто, у нас девчонки вечно друг другу залечивают, даже не бегая в медотсек, а вот парни до такого не опускаются, гордо носят свои “шрамы”. И все равно, одно дело синяк, другое – вот это вот. Понятно, что к медсестре не пойдет, но почему он никого другого не попросил?

Что мне-то теперь делать?

Я вспомнила, как сегодня на занятии после одной-единственной удачной попытки сила выворачивалась из пальцев змеей, и рассердилась еще больше. Рунами такое не лечится, а не рунами у меня может и не получиться. Но как его в таком виде оставить?

– Снимай рубашку, – хмуро потребовала я.

– Экая ты шустрая, Лали, мне кажется, нам все же нужно узнать друг друга получше…

– Чего я там не видела? – расфырчалась я, скрывая смущение. – Кстати, ты свитер с рубашкой все же заберешь или мне выкинуть? Мало ли они тебе дороги как память, даже драные… давай-давай, не ломайся.

Лагранж расстегнул пару верхних пуговиц, а дальше стянул рубашку через голову, как майку. Я почувствовала, что щеки опять начинают предательски гореть. Видеть-то видела, но эффект почему-то все тот же! Если не хуже…

Я пододвинулась ближе, опустила голову, прячась за волосами, и склонилась над “пациентом”.

Облизнула пересохшие губы и осторожно положила пальцы на гематому, стараясь смотреть только на нее, а не на ровно вздымающуюся грудь и напряженную мускулатуру пресса.

Давай, Лали, соберись.

Первая попытка провалилась, сила сорвалась, распылилась в воздух, я нахмурилась, тряхнула головой, сжала-разжала ледяные от волнения пальцы и снова положила их на горячую кожу.

Нет, я смогу. Все получится. Надо, чтобы получилось. А то этот дурак так и будет ходить и мучиться из-за своей дурацкой гордости.

Вдох-выдох. Не будь бестолковой бабочкой.

Наконец неяркое серебристое свечение окутало ладони. Неуверенно мигнув пару раз, оно засветило ярче и ровнее, и я боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить концентрацию. Под этим свечением багрово-красный цвет сначала сменился сине-фиолетовый, а потом постепенно начал принимать зеленоватые и желтоватые оттенки – и медленно уменьшаться.

Но до конца меня не хватило.

Я столько сил и нервов вбухнула в стабильность заклинания, что на мощность уже не осталось. И когда серебристое свечение померкло, у меня едва не потемнело в глазах, и я жадно хватнула ртом воздух – я и правда забыла дышать в процессе.

Ну… все же отчасти у меня получилось: от жуткого на вид кровоподтека на треть корпуса осталось два небольших бледных желто-зеленых пятна. По крайней мере, ему больше не должно быть больно.

Я все же осторожно потыкала пальцем в центр одного из пятен и уточнила:

– Ну как? Лучше?

Даниэль

Есть предел человеческим выдержке и терпению!

Когда я сгреб девчонку и перетащил её, легкую как пушинка, к себе на колени, она пискнула, расширила бездонные черные глаза, округлила припухлые, искусанные в процессе лечения губы и вцепилась в мои плечи в попытке удержать равновесие.

Наверняка у нее было что сказать на такое вопиющее распускание рук, но она потерялась, когда я выпрямился, прижимая ее к себе, живот к животу, грудь к груди, нос к носу.

Лучше ли мне, девочка-невидимка?

Мне хорошо, как никогда не было. Но ты даже не представляешь, какой пыткой было наблюдать за тем, как ты меня лечишь, трогаешь, волнуешься – и не сорваться раньше.

– О, прекрасная целительница, позвольте расплатиться с вами за вашу неземную доброту, – пробормотал я, растягивая сладкий момент ее замешательства, а потом накрыл ее губы своими.

В этот раз я целовал ее иначе. Жадно, жарко. До потемнения в глазах, до потери пульса. До слабого привкуса крови из разбитой губы. Потому что теперь я знал, что она ответит, не оттолкнет. Потому что ей этого тоже хочется, даже если сама себе она в этом ни за что не признается.

И она ответила. В первые мгновения напряженная, скованная, она как-то вдруг обмякла, прильнула, раскрылась мне навстречу, и пальцы, впившиеся в мои плечи, разжались. И когда они неуверенной лаской зарылись в мои волосы, меня едва ли не затрясло.

До одури хотелось сделать это прямо сейчас, прямо здесь, забраться ладонями под блузку, под юбку, ощутить ими нежный шелк кожи, а потом и вовсе избавиться от дурацких тряпок, но я только сильнее сжимал Лали в объятиях, впечатывал в себя, довольствуясь пока малым.

Потому что и это уже было много.

Я знал, что поступаю недальновидно и эгоистично. И все равно не мог иначе.

Я оторвался от нее с сожалением. И с трудом. Но все же оторвался, и взъерошенная, ошарашенная, раскрасневшаяся Лали коснулась пальцами собственных губ, будто не могла поверить, что снова – и на те же грабли! Целоваться с Лагранжем, ай-яй-яй!

Было жарко. И весело. И отличное настроение бурлило и кипело внутри, наполняя деятельной энергией.

– Ты… ты… – затуманенный взгляд постепенно обретал ясность и привычную колючесть, а вот слова находились с трудом. – Ты что, хочешь сказать, что ты меня поцеловал и… расплатился?!