Невидимая сила - [155]

В заключение я привел аргумент общего порядка, напомнив о классической концепции ядерного сдерживания, которую госсекретарь Райс, будучи по образованию советологом и занимаясь на своем посту в том числе отношениями с Россией, прекрасно знала. Имея дело с глубоко враждебным противником, раздираемым серьезными внутренними противоречиями, писал я, «для успеха стратегии необходимо идти на тщательно выверенный риск», используя «давление на несколько тщательно выверенных болевых точек; дипломатию, нацеленную на строительство коалиции; вбивание клина между Ираном и его неудобными партнерами и выборочные контакты с режимом, почти полностью вернувшим актуальность концепции Кеннана». Кроме того, указывал я, мы должны одновременно рассмотреть возможность «творческого подхода к подрыву режима, всячески способствующего усилению разногласий между в высшей степени консервативно настроенными руководителями и иранским народом, стремящимся к нормализации отношений с другими странами, в том числе с США»[144].

Госсекретарь Райс быстро оценила новые возможности. Она понимала, что американо-иранская ядерная дипломатия нуждается в новых инициативах. В ближайшей перспективе такая возможность могла появиться непосредственно на переговорах, когда Хавьер Солана, де-факто министр иностранных дел ЕС, должен был представить Ирану обновленные предложения «Группы 5 + 1». Суть этих предложений сводилась к требованию заморозить иранскую ядерную активность, в том числе обогащение ядерного сырья, в обмен на приостановку санкций, наложенных Советом Безопасности ООН, что создало бы пространство для переговоров о заключении всеобъемлющего ядерного соглашения. Солана изложил этот план в Тегеране в июне 2008 г. Иранцы обещали дать ответ на предстоящей в июле сессии в Женеве. Райс решила получить разрешение президента на мое присутствие на этой встрече, а заодно и его благословение на реализацию идеи создания «секций интересов».

В начале июля, утром, мы с госсекретарем Райс поехали на ее очередную встречу с президентом Джорджем Бушем – младшим, чтобы передать ему наши предложения. Срок его пребывания в президентском кресле подходил к концу, седых волос прибавилось, но присущие ему учтивость и доброжелательность остались прежними.

Когда я вошел вслед за госсекретарем, президент со знакомой с улыбкой воскликнул:

– Бёрнс, дорогой! Хорошо, что вы вернулись в Вашингтон.

Вице-президент Чейни, сидевший на кресле рядом с президентом, не выразил бурной радости в связи с моим возвращением. Мы с госсекретарем Райс уселись на диван рядом с Бушем, и она быстро изложила наши предложения. Президент задал несколько вопросов, касающихся работы «секций интересов». Возможность повлиять на поведение иранцев на переговорах в Женеве он оценивал скептически, но сказал, что оба предложения стóит реализовать. Вице-президент начал было возражать, ссылаясь на то, что мы не должны вознаграждать иранцев своим присутствием на встрече. Но президент прервал его.

– Дик, – сказал он, махнув рукой, – я это знаю, и я к этому готов.

Я подумал, что многое изменилось после первого срока пребывания Джорджа Буша – младшего в президентском кресле и подготовительного периода к войне в Ираке. Дипломатия наконец стала востребованной.

19 июля в Женеве в условиях пристального внимания СМИ я нарушил табу на прямое участие США в переговорах по ядерной проблеме. Вместе с коллегами из «Группы 5 + 1» я сел за длинный стол в тесном конференц-зале, расположенном в Старом городе. Госсекретарь Райс и Стив Хэдли напомнили мне, что СМИ будут освещать открытие первой сессии и что перед камерами я должен сохранять серьезное выражение лица и вести себя сдержанно. Кроме того, во время встречи они советовали ничего не говорить и просто наблюдать за тем, как иранцы будут отвечать Солане. Первая рекомендация была правильной, вторая – нет. Если присутствие на переговорах имело целью подчеркнуть серьезность наших намерений и показать иранцам, что в дипломатии они младенцы, молчание играло против нас. Глядя через стол прямо на Саида Джалили, возглавлявшего иранскую делегацию, я сделал простое заявление, выразив надежду на то, что иранцы поняли значение сигнала, который мы посылаем, присоединяясь к переговорам. Мы знаем, чтó поставлено на карту в связи с ядерной проблемой; мы полны решимости воспрепятствовать созданию Ираном ядерной бомбы и заставить его соблюдать взятые на себя международные обязательства; мы твердо поддерживаем предложения «Группы 5 + 1». Я также подчеркнул, что Ирану представилась редкая возможность воспользоваться благоприятными обстоятельствами, и выразил надежду, что он сумеет реализовать ее.

Джалили тщательно записывал сказанное мной, причем с его лица не сходила легкая улыбка. И он, и многие его коллеги поглядывали на меня косо – их, видимо, нервировало присутствие на переговорах американцев. После моего выступления Джалили пустился в почти сорокаминутные философские рассуждения о культуре и истории Ирана, а также конструктивной роли, которую эта страна могла бы играть в регионе. Когда Джалили хотел уйти от прямого ответа – а в данном случае он, разумеется, именно этого и хотел, – он умел сбивать собеседника с толку и напускать туману. Во время своего выступления он вскользь заметил, что все еще читает иногда лекции студентам Тегеранского университета. Я не позавидовал студентам.