Невидимая Россия - [112]

От нечего делать, Павел вошел в здание консерватории. В просторном, украшенном колоннами гардеробе, связанном для Павла с самыми приятными воспоминаниями о симфонических концертах, грелась толпа народу; несколько студенток-консерваторок в красных узбекских костюмах, шурша яркими юбками и позванивая монистами и бубнами, репетировали национальные танцы — медленные, пряные, грациозные. Это было такое солнечное пятно на общем крикливом, красно-сером фоне демонстрации, что Павел забыл про усталость и невольно залюбовался экзотическим зрелищем. Вдруг толпа хлынула из вестибюля на улицу, вся улица текла народом, теперь чувствовалось, что уже больше остановки не будет — знамена, плакаты, транспаранты, портреты вождей торжественно плыли над головами людей: опять мощная стихия подхватывала и уносила индивидуальности.

Павел нагнал своих и стал в предназначенный ему ряд. Поток людей, выливавшийся на площадь перед Историческим Музеем, принимался в заранее подготовленные русла, состоявшие из ряда шеренг, специально для этой цели мобилизованных коммунистов, военных и НКВД. Подход к Красной площади и сама площадь были перегорожены как бы живыми заборами, делившими демонстрацию на десяток каналов; между каждым потоком стояли две шеренги спиной друг к другу и лицами к демонстрантам. Стихия моментально была рассечена, вытянута и обуздана. Мимо Павла мелькали суровые сосредоточенные лица стоявших в шеренгах людей, сверливших глазами каждого проходящего. «Быстрее!» — беспрерывно кричали они. Впереди колонны образовался разрыв длиною в сотню метров — непозволительная лысина в потоке людей, вливавшихся на площадь.

— Скорее, скорее! — понукания делались всё грубее. Колонна побежала. Павел покосился на толстого коллегу, страдавшего отдышкой: лицо его побледнело, на лбу выступили капли пота, бедняга хрипло дышал и бежал, тяжело переваливаясь. Голова колонны Павла нагнала хвост колонны, ушедшей вперед, у самого входа на площадь. Приближался самый торжественный момент — впереди показался мавзолей. На красноватом мраморе мавзолея высилось несколько фигур в теплых пальто, кепках, папахах и фуражках сталинского фасона. Перед мавзолеем сплошной стеной стоял громадный военный оркестр и еще масса военных. Сталина, повидимому, на трибуне не было. Поток Павла шел третьим от мавзолея.

— Скорее, скорее! — торопили суровые люди, стоявшие в боковых шеренгах.

Павел оглянулся. С двух сторон Исторического Музея и из Никольской на площадь выливались тысячи людей; все гигантское пространство площади колыхалось сплошным потоком быстро движущихся голов. Такого скопления народа Павел еще никогда не видел после похорон патриарха. Несмотря на грубые окрики с боков, несмотря на скорый шаг, так не гармонирующий с понятием демонстрации силы и преданности, — в этом стремительном движении сотен тысяч людей было что-то величественное и могучее.

Вожди на трибуне казались маленькими и ничтожными. Кто-то, кажется Калинин, поднял руку и крикнул в микрофон очередной затверженный лозунг — толпа ответила слабым «ура» и быстро пошла дальше. Мимо Павла промелькнула величественная фигура бронзового Минина, простиравшего вдаль могучую длань, и рвущиеся в облака завитки куполов Василия Блаженного.

* * *

— Как по-твоему, финская война не сыграет для подрыва престижа советской власти ту же роль, какую сыграла русско-японская война для подрыва престижа царского правительства?

В нише окна, в комнате Николая, сидели: Николай, Павел и обветренный, загорелый, выцветший от мороза и бессонных ночей, Юрий Семенов, старый товарищ Николая, только что прибывший с Карельского перешейка. Потускневшие глаза Семенова с удивлением посмотрели на сказавшего эту фразу Николая — видно было, что Юрий чего-то не понимает.

— Вначале финны нас били, как хотели, — ответил он, наконец, с расстановкой, — но последнее время падает дот за дотом и наши войска неуклонно продвигаются вперед. — Семенов принадлежал к одному кругу с Павлом и Николаем, он тоже был тесно связан с православной церковью, только арестован на четыре года раньше остальных и поэтому не принял участия в создании организации. В дальнейшем Желтухины постоянно собирали для него деньги и посылали посылки. Окончив срок, в момент ареста остальных, Юра был одним из тех, кто осел в провинции и постепенно потерялся. Он оказался мобилизованным на финский фронт, получил звание старшины и приехал в Москву после легкого ранения. Теперь он выздоровел и должен был возвращаться в часть. Павел и Николай переглянулись.

— Ты что же, стал советским патриотом? — прямо спросил Николай.

— Я ничем не становился, я всегда был русским патриотом, — ответил Юра.

— И ты считаешь, что русские патриоты заинтересованы в том, чтобы большевизм поглотил еще маленькую героическую Финляндию? — вмешался Павел.

— Это дело не большевистское, а чисто русское, — нахмурился Семенов. — России нужно обеспечить безопасность Ленинграда — пускай это сделают большевики, мне все равно. Не хотите же вы, чтобы к несчастьям внутренним присоединились еще поражения внешние. Это значило бы идти против интересов народа в целом.