Невидимая птица - [4]

Шрифт
Интервал

Остались те, кто позабыл уйти.
И оттого, что мне их жаль немного,
И оттого, что я не лучше их,
Такое слово стало стыдно трогать…

«О заблудившейся любви…»

О заблудившейся любви,
Без воплощенья, без слиянья…
В которой даже нет страданья
И права на него.
Что перед ней слова твои
И злобные, и дорогие,
Но так случайно не другие?
– Не значат ничего.
Я буду ждать, чтоб все сгорело,
И в пепле, в сумерках, в дожде
Пойму, зачем, и в чем, и где
Мое печальнейшее дело.

«Так гасят елочные свечи…»

Так гасят елочные свечи,
Так укорачивают встречи,
Перестают любить.
Так видят: листья все опали
И солнца больше нет.
Так расстаются без печали
И продолжают жить.
Так покоряют сердце скуке,
Так – в жизни исчезают звуки
И проникает свет.

Рассветы (Париж, 1937)

… И беспощадно бел, неумолимо светел,
День занимается в полоске ледяной.
Г. Адамович

«Я замечаю в первый раз…»

Я замечаю в первый раз:
Луна плывет над облаками,
Как тень медузы под волной,
Как взгляд опустошенных глаз,
Как слово, сказанное нами,
Потушенное тишиной…
Уже давно из-за угла
Нас сторожит рассвет осенний.
Тень горя – как другие тени –
Не есть, а будет и была.
Все возникает только в боли,
Все воплощается в тоске —
И тает от дождя опять…
Неуловимость нашей доли:
Как легкий холодок в руке,
Которой нечего поднять.

«Господи, откуда эта…»

Господи, откуда эта
Щедрость зимнего рассвета?
Столько неба голубого…
Не найти настоящего слова
В оправданье скитанья такого,
В оправданье такой пустоты.
Сердце, сердце, как же ты
Не устало ждать ответа?
(Верность – грустная примета.)

«Только с Вами. Только шепотом…»

Только с Вами. Только шепотом,
В удивленной тишине,
Поделюсь неполным опытом,
Памятным, понятным мне…
Гордым опытом бездомности,
Стыдным опытом любви,
Восхищенною нескромностью
И смирением в крови. –
– Из светлеющей огромности
Лета в городе пустом,
Две дороги: в смерть и в дом.
Холодно. Тоска бездетная
Вновь протягивает руку
Под октябрьским, под дождем…
А цыганское, рассветное
Предвещает ту разлуку,
Для которой все живем.

«Дружба – отраженье одиночества…»

Дружба – отраженье одиночества,
Выдумка, герой которой Вы,
Исполненье смутного пророчества,
Отблеск недоступной синевы.
А любовь – бесполая, безгласная –
Слабый след рассветного луча…
Что за этим? Неизбежно-ясная
Смерть Ивана Ильича.

«Я признаю, что побеждает смех…»

Я признаю, что побеждает смех,
И все-таки смеяться не хочу.
Я все ценю – и ласку, и успех –
И все-таки горячему лучу
Предпочитаю осень, дождь, закат.
Я сознаю: никто не виноват.
Слезам своим не верю. Отчего ж
Сознание и чувство раздвоилось –
И ложь нужна, необходима ложь,
Чтоб сердце от сочувствия забилось.

«Это похоже почти на сознание…»

Это похоже почти на сознание,
Это похоже почти на признание
В том, что обидой взволнована кровь.
Может быть, это измена случайная,
Может быть, радость, мучительно-тайная,
Может быть, это – любовь.
Знаю – не зная. Люблю – не любя.
Помню – не помня тебя,
Солнце холодное, счастье во сне,
Белое небо в высоком окне…
Может быть, то, что волнует – рождение
Нового горя во мне.
Может быть, только опять отражение
Этой последней, скучающей ясности,
Этой надменно-покорной безгласности –
Верности Вам в тишине.

«Все осталось невозможным…»

Все осталось невозможным,
Вечно-памятным, печально-голубым,
В этой жизни праведной и ложной –
Благодарно-горестным таким…
В недоступности своей несложной,
Сердце оставалось осторожным,
Сердце оставалось молодым.
Только слушало, в несмелом восхищеньи,
Голос Ваш, надменный и родной.
Не любовь – а только тень от тени
Той, что называется земной…

«По ком, по ком… Сама не понимаю…»

По ком, по ком ты слезы проливаешь…

По ком, по ком… Сама не понимаю
(Все имена не значат ничего).
Зачем, зачем понадобилась маю
Сухая гибель сердца моего?
Не будет слез, как в песне той любимой
Не будет слез, ни песни, ни заботы,
Ни зависти, такой невыносимой,
К тому, кто хочет и кто ждет чего-то.
Не будет страха. Ничего. Никак.
По-разному бывает. Можно так.

«Жизнь, которой – все не понимая…»

Жизнь, которой – все не понимая –
Столько лет задумчиво живем,
В этот вечер ландышей и мая,
В чутком одиночестве вдвоем,
Чувствую – всем нелюбимым телом,
Всем – в плену у совести – умом,
Сердцем непокорным и несмелым
Жизнь, которой все-таки живем
(Хочется назвать ее любимой),
Вот она: в моем сопротивленьи
Бестелесной теплоте сближенья…
А слова всегда неповторимы,
И всегда, печально, не о том.

«Любовь, похожая на жалость…»

Любовь, похожая на жалость,
И жалость в облике любви…
Невоплощенная усталость,
Необъяснимый жар в крови.
Так начинается сближенье,
То, за которым – ничего.
(Неповторимость, повторенье…)
Не лучше ль в лунном отдаленьи,
С вершины горя своего,
С вершины нежности бесслезной,
Когда-нибудь, в неясный час,
Подумать, наконец, серьезно
Вам обо мне – и мне о Вас.

«Обиды обессиливают горе…»

Обиды обессиливают горе.
Не оттого ль нам ревность дорога?
Смотрите: солнце опустилось в море,
И сразу отдалились берега.
Пустое небо жалко побелело.
Невыносимы сумерки опять.
А близость наша… Не могу понять,
Но смутно знаю, что не в этом дело.

«Радость проснулась – такой незначительной…»

Радость проснулась – такой незначительной,
Осень вернулась – такой удивительной
В новой прозрачности дней…
Боль обернулась таким равнодушием,
Мы уж давно замолчали и слушаем,

Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Милосердная дорога

Вильгельм Александрович Зоргенфрей (1882–1938) долгие годы был известен любителям поэзии как блистательный переводчик Гейне, а главное — как один из четырех «действительных друзей» Александра Блока.Лишь спустя 50 лет после расстрела по сфабрикованному «ленинградскому писательскому делу» начали возвращаться к читателю лучшие лирические стихи поэта.В настоящее издание вошли: единственный прижизненный сборник В. Зоргенфрея «Страстная Суббота» (Пб., 1922), мемуарная проза из журнала «Записки мечтателей» за 1922 год, посвященная памяти А.


Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.


Мертвое «да»

Очередная книга серии «Серебряный пепел» впервые в таком объеме знакомит читателя с литературным наследием Анатолия Сергеевича Штейгера (1907–1944), поэта младшего поколения первой волны эмиграции, яркого представителя «парижской ноты».В настоящее издание в полном составе входят три прижизненных поэтических сборника А. Штейгера, стихотворения из посмертной книги «2х2=4» (за исключением ранее опубликованных), а также печатавшиеся только в периодических изданиях. Дополнительно включены: проза поэта, рецензии на его сборники, воспоминания современников, переписка с З.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.