Невидимая птица - [4]

Шрифт
Интервал

Остались те, кто позабыл уйти.
И оттого, что мне их жаль немного,
И оттого, что я не лучше их,
Такое слово стало стыдно трогать…

«О заблудившейся любви…»

О заблудившейся любви,
Без воплощенья, без слиянья…
В которой даже нет страданья
И права на него.
Что перед ней слова твои
И злобные, и дорогие,
Но так случайно не другие?
– Не значат ничего.
Я буду ждать, чтоб все сгорело,
И в пепле, в сумерках, в дожде
Пойму, зачем, и в чем, и где
Мое печальнейшее дело.

«Так гасят елочные свечи…»

Так гасят елочные свечи,
Так укорачивают встречи,
Перестают любить.
Так видят: листья все опали
И солнца больше нет.
Так расстаются без печали
И продолжают жить.
Так покоряют сердце скуке,
Так – в жизни исчезают звуки
И проникает свет.

Рассветы (Париж, 1937)

… И беспощадно бел, неумолимо светел,
День занимается в полоске ледяной.
Г. Адамович

«Я замечаю в первый раз…»

Я замечаю в первый раз:
Луна плывет над облаками,
Как тень медузы под волной,
Как взгляд опустошенных глаз,
Как слово, сказанное нами,
Потушенное тишиной…
Уже давно из-за угла
Нас сторожит рассвет осенний.
Тень горя – как другие тени –
Не есть, а будет и была.
Все возникает только в боли,
Все воплощается в тоске —
И тает от дождя опять…
Неуловимость нашей доли:
Как легкий холодок в руке,
Которой нечего поднять.

«Господи, откуда эта…»

Господи, откуда эта
Щедрость зимнего рассвета?
Столько неба голубого…
Не найти настоящего слова
В оправданье скитанья такого,
В оправданье такой пустоты.
Сердце, сердце, как же ты
Не устало ждать ответа?
(Верность – грустная примета.)

«Только с Вами. Только шепотом…»

Только с Вами. Только шепотом,
В удивленной тишине,
Поделюсь неполным опытом,
Памятным, понятным мне…
Гордым опытом бездомности,
Стыдным опытом любви,
Восхищенною нескромностью
И смирением в крови. –
– Из светлеющей огромности
Лета в городе пустом,
Две дороги: в смерть и в дом.
Холодно. Тоска бездетная
Вновь протягивает руку
Под октябрьским, под дождем…
А цыганское, рассветное
Предвещает ту разлуку,
Для которой все живем.

«Дружба – отраженье одиночества…»

Дружба – отраженье одиночества,
Выдумка, герой которой Вы,
Исполненье смутного пророчества,
Отблеск недоступной синевы.
А любовь – бесполая, безгласная –
Слабый след рассветного луча…
Что за этим? Неизбежно-ясная
Смерть Ивана Ильича.

«Я признаю, что побеждает смех…»

Я признаю, что побеждает смех,
И все-таки смеяться не хочу.
Я все ценю – и ласку, и успех –
И все-таки горячему лучу
Предпочитаю осень, дождь, закат.
Я сознаю: никто не виноват.
Слезам своим не верю. Отчего ж
Сознание и чувство раздвоилось –
И ложь нужна, необходима ложь,
Чтоб сердце от сочувствия забилось.

«Это похоже почти на сознание…»

Это похоже почти на сознание,
Это похоже почти на признание
В том, что обидой взволнована кровь.
Может быть, это измена случайная,
Может быть, радость, мучительно-тайная,
Может быть, это – любовь.
Знаю – не зная. Люблю – не любя.
Помню – не помня тебя,
Солнце холодное, счастье во сне,
Белое небо в высоком окне…
Может быть, то, что волнует – рождение
Нового горя во мне.
Может быть, только опять отражение
Этой последней, скучающей ясности,
Этой надменно-покорной безгласности –
Верности Вам в тишине.

«Все осталось невозможным…»

Все осталось невозможным,
Вечно-памятным, печально-голубым,
В этой жизни праведной и ложной –
Благодарно-горестным таким…
В недоступности своей несложной,
Сердце оставалось осторожным,
Сердце оставалось молодым.
Только слушало, в несмелом восхищеньи,
Голос Ваш, надменный и родной.
Не любовь – а только тень от тени
Той, что называется земной…

«По ком, по ком… Сама не понимаю…»

По ком, по ком ты слезы проливаешь…

По ком, по ком… Сама не понимаю
(Все имена не значат ничего).
Зачем, зачем понадобилась маю
Сухая гибель сердца моего?
Не будет слез, как в песне той любимой
Не будет слез, ни песни, ни заботы,
Ни зависти, такой невыносимой,
К тому, кто хочет и кто ждет чего-то.
Не будет страха. Ничего. Никак.
По-разному бывает. Можно так.

«Жизнь, которой – все не понимая…»

Жизнь, которой – все не понимая –
Столько лет задумчиво живем,
В этот вечер ландышей и мая,
В чутком одиночестве вдвоем,
Чувствую – всем нелюбимым телом,
Всем – в плену у совести – умом,
Сердцем непокорным и несмелым
Жизнь, которой все-таки живем
(Хочется назвать ее любимой),
Вот она: в моем сопротивленьи
Бестелесной теплоте сближенья…
А слова всегда неповторимы,
И всегда, печально, не о том.

«Любовь, похожая на жалость…»

Любовь, похожая на жалость,
И жалость в облике любви…
Невоплощенная усталость,
Необъяснимый жар в крови.
Так начинается сближенье,
То, за которым – ничего.
(Неповторимость, повторенье…)
Не лучше ль в лунном отдаленьи,
С вершины горя своего,
С вершины нежности бесслезной,
Когда-нибудь, в неясный час,
Подумать, наконец, серьезно
Вам обо мне – и мне о Вас.

«Обиды обессиливают горе…»

Обиды обессиливают горе.
Не оттого ль нам ревность дорога?
Смотрите: солнце опустилось в море,
И сразу отдалились берега.
Пустое небо жалко побелело.
Невыносимы сумерки опять.
А близость наша… Не могу понять,
Но смутно знаю, что не в этом дело.

«Радость проснулась – такой незначительной…»

Радость проснулась – такой незначительной,
Осень вернулась – такой удивительной
В новой прозрачности дней…
Боль обернулась таким равнодушием,
Мы уж давно замолчали и слушаем,

Рекомендуем почитать
Создавая бестселлер

Что отличает обычную историю от бестселлера? Автор этой книги и курсов для писателей Марта Олдерсон нашла инструменты для настройки художественных произведений. Именно им посвящена эта книга. Используя их, вы сможете создать запоминающуюся историю.


От Ада до Рая. Книга о Данте и его комедии

Герой эссе шведского писателя Улофа Лагеркранца «От Ада до Рая» – выдающийся итальянский поэт Данте Алигьери (1265–1321). Любовь к Данте – человеку и поэту – основная нить вдохновенного повествования о нем. Книга адресована широкому кругу читателей.


Введение: Декадентский контекст ивритской литературы конца девятнадцатого века

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Советская литература. Побежденные победители

Сюжет новой книги известного критика и литературоведа Станислава Рассадина трактует «связь» государства и советских/русских писателей (его любимцев и пасынков) как неразрешимую интригующую коллизию.Автору удается показать небывалое напряжение советской истории, сказавшееся как на творчестве писателей, так и на их судьбах.В книге анализируются многие произведения, приводятся биографические подробности. Издание снабжено библиографическими ссылками и подробным указателем имен.Рекомендуется не только интересующимся историей отечественной литературы, но и изучающим ее.


Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим

Оригинальное творчество Стендаля привлекло внимание в России задолго до того, как появился его первый знаменитый роман – «Красное и черное» (1830). Русские журналы пушкинской эпохи внимательно следили за новинками зарубежной литературы и периодической печати и поразительно быстро подхватывали все интересное и актуальное. Уже в 1822 году журнал «Сын Отечества» анонимно опубликовал статью Стендаля «Россини» – первый набросок его книги «Жизнь Россини» (1823). Чем был вызван интерес к этой статье в России?Второе издание.


Поэма М.Ю.Лермонтова «Казначейша» в иллюстрациях М.В.Добужинского

В 1838 году в третьем номере основанного Пушкиным журнала «Современник» появилась небольшая поэма под названием «Казначейша». Автором ее был молодой поэт, чье имя стало широко известно по его стихам на смерть Пушкина и по последующей его драматической судьбе — аресту, следствию, ссылке на Кавказ. Этим поэтом был Михаил Юрьевич Лермонтов.


Голое небо

Стихи безвременно ушедшего Николая Михайловича Максимова (1903–1928) продолжают акмеистическую линию русской поэзии Серебряного века.Очередная книга серии включает в полном объеме единственный сборник поэта «Стихи» (Л., 1929) и малотиражную (100 экз.) книгу «Памяти Н. М. Максимова» (Л., 1932).Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами современного русского языка.


Темный круг

Филарет Иванович Чернов (1878–1940) — талантливый поэт-самоучка, лучшие свои произведения создавший на рубеже 10-20-х гг. прошлого века. Ему так и не удалось напечатать книгу стихов, хотя они публиковались во многих популярных журналах того времени: «Вестник Европы», «Русское богатство», «Нива», «Огонек», «Живописное обозрение», «Новый Сатирикон»…После революции Ф. Чернов изредка печатался в советской периодике, работал внештатным литконсультантом. Умер в психиатрической больнице.Настоящий сборник — первое серьезное знакомство современного читателя с философской и пейзажной лирикой поэта.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.


Пленная воля

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья.