Невеста в облаках, или История Регины Соколовой, родившейся под знаком Весов - [21]

– Опять ты! Вездесущая! Что на этот раз? У меня язык прилип к небу. Со столькими разными людьми я уже научилась разговаривать за это время – только не с ним. Но делать-то нечего.

– Извини. Я все время попадаюсь на дороге, я знаю. Но я не к тебе, я к Полторацкому. Опять проситься пришла.

– Прыгать хочешь?

– Хочу. Нам в колледже посоветовали, как допподготовку, – соврала я наконец.

– Советчики. Что советуют, обеспечивать надо. Что, базы у них своей нет, конечно?

– Нет. Но я очень хочу.

– Ты вообще много чего хочешь, как я погляжу.

– Ну что поделаешь, Валера, – такая уж я уродилась.

Весь это разговор был, конечно, совсем про другое, не про прыжки и не про подготовку, и это он понимал. Я сказала, что «уродилась», и отвернулась от него, чтобы не видеть и чтобы не просить больше глазами. Он понял и сказал мне в спину:

– Не могу. Не могу сейчас. Потом поймешь почему. И даже здесь попросить за тебя не могу. Полторацкий мне голову оторвет, из клуба выгонит, если за женщину просить стану. Это тебе не колледж.

– Почему выгонит?

– Иваныч женщин не берет. Из принципа. Считает, что это плохо влияет… В общем, не хочет он с женщинами работать – и из-за себя, и из-за нас. Светка – исключение, ее как женщину не воспринимает никто и никогда не воспринимал. Вот он сейчас придет, увидит, что я с тобой говорю, – и все. Полетят клочки по закоулочкам, будет мне первое предупреждение, а второго у него не бывает. Погонит, правду говорю. У него условие – чтобы без баб. А у меня и так репутация…

– Знаю я твою репутацию, – сказала я вдруг так резко, как никогда себе не позволяла. – Ладно, отойди и не светись. Меня он знает, я не первый раз прихожу…

В этот момент я вдруг на несколько секунд почувствовала себя сильнее его. Это было новое ощущение, такое странное, что я даже постаралась забыть его как можно скорее. Я не хотела быть сильнее его – я хотела быть слабее, а он – чтобы был сильным. А еще я почувствовала, что не все потеряно – что вот тут, на несколько минут, когда мы были одни, он вновь смотрел на меня почти так, как тогда ночью. Даже как-то иначе, определенно иначе. Он был ближе, чем когда бы то ни было. И я так захотела повторения хотя бы этого разговора, что взялась за дело с удвоенной энергией.

И победила. Два месяца ушло у меня на осаду Михаила Ивановича Полторацкого, и крепость пала. Встретив меня в очередной раз у ангара, Полторацкий тяжко вздохнул, длинно и заковыристо выматерил меня, посмотрел на реакцию – реакции не было, я так же стояла и ждала продолжения разговора – и погнал на тренажеры. Соглашение было заключено.

И в рамках этого неписаного, не озвученного даже соглашения я стала «боевым товарищем» без половых признаков: я не кокетничала ни с кем, не красилась, не флиртовала, я почти даже не разговаривала. Прыгать я начала в самый мороз, зимой, но «не пищала» и стойко сносила все, с чем пришлось сталкиваться. Полторацкий признал меня быстро, он засчитал мне, видимо, те два месяца ожидания, стал учить всему и сказал однажды, что у меня есть способности. Свое отношение к Валере я от него скрывала, разумеется. Встречаясь, мы говорили друг другу только «привет-пока», но именно от этого начинало казаться, что между нами установилась некая тайная связь. Я даже в Пулково перестала приходить. Мне достаточно было видеть Валеру здесь, и я чувствовала, что здесь его видеть важнее. И еще – он перестал наконец надо мной смеяться. Это было уже много.

И вот сегодня был парный прыжок. Я первый раз прыгала так, и мне должны были дать опытного напарника. Я очень надеялась, что мне дадут прыгнут с Валерой.

– Так, Суханов и Тимошенко, Василий, ты с Панченко пойдешь, Альберт – с Виктором, Регина…

– Давайте я с ней, Михал Иваныч.

– Давай, Валера. Присмотри там. Так, Левин – с Семеновым. Все, пошли, ребята.

Он сам со мной попросился! Он выступил вперед сам, он сказал это тем равнодушно-деловым тоном, который так ему шел, он взял меня в пару и повел к самолету, и проверил мне парашют, и потренировал перед взлетом расстановку рук… Он брал меня за руку, а ведь он уже больше года не брал меня за руку! И в полете мы сидели рядом и в тишине, потому что, когда все заглушает звук мотора, это на самом деле тишина, такая тишина! В этой тишине я слышала наш с ним разговор, которого не было, я ощущала его через комбинезон, я косила глазом и видела его лицо, я почти чувствовала его дыхание… А потом все начали вставать, мы тоже встали, он взял меня за руку крепко-крепко, сжал, как железом, поставил у двери, сказал: «Не бойся!», а я ничего и не боялась, и мы прыгнули.

И вот, когда нас вынесло из самолета, и мы полетели, я услышала, увидела, по губам прочитала, как он кричит: «Лети-и-им!» И поняла, что не там, за штурвалом, в герметичной кабине, а здесь, именно здесь он по-настоящему чувствует небо. Мне даже показалось, что я вижу, как он шепчет, как он говорит мне: «Небо! Видишь, это небо!» Но уверенности быть не могло, а переспрашивать потом я не решилась.

Мы приземлились в поле довольно удачно и близко друг от друга. Я поднялась на ноги и, таща за собой парашют, пошла к нему -сразу, без передышки, почти побежала. Мне не хотелось с ним расставаться. Мне было все равно, что он подумает обо мне.