Невеста Солнца - [52]

Итак, ее вернули к жизни, чтобы сохранить для смерти. На каждой стоянке к ней приходили маленькие живые мумии со своими священными ароматами, и как только мамаконас зажигали возле нее душистую смолу сандии в драгоценных сосудах, Мария-Тереза впадала в бесчувственное состояние и опять превращалась в статую. Так она проехала через весь Перу и прибыла в Арекипу, в маленький домик из обожженных кирпичей — последний этап перед «Домом Змея». Здесь она впервые увидела Гуаскара с легкой ношей на руках, прикрытой кисеей. При виде его она нашла в себе силы встать и шагнуть ему навстречу с радостным криком: «Ты пришел спасти меня?..» Но Гуаскар ответил: «Ты принадлежишь Солнцу, но прежде, чем оно возьмет тебя, я хочу подарить тебе радость. Обними своего маленького брата». Он приподнял кисею, и она увидала спящего Кристобаля. С криком изумления и радости девушка кинулась к нему, но Гуаскар отступил, ибо к «невесте Солнца» запрещено было прикасаться. Трое стражей храма стояли тут же, раскачивая свои уродливые черепа. Они приказали одной из мамаконас положить спящего ребенка на руки Марии-Терезы. Несчастная девушка с плачем стиснула его в своих объятиях. Впервые со дня своего похищения она заплакала. И слезы эти, падавшие на личико спящего ребенка, разбудили его.

— Как он попал сюда? Зачем вы взяли его? Вы не сделаете ему зла? — тревожно спрашивала «невеста Солнца». Мальчик обвил руками шею сестры и, заливаясь слезами, рыдал у нее на груди: «Мария-Тереза! Мария-Тереза!»

Гуаскар ответил:

— Мы сделаем, что он захочет. Нам он не нужен — мы готовы возвратить его отцу. Он сам пришел к нам. Пусть сам и решит свою участь и пусть он говорит осторожнее. Вот все, что я могу сказать, все, что я могу сделать для вас. Стражи храма могут подтвердить сказанное мною.

Три мумии утвердительно закивали своими отвратительными головами.

Мария-Тереза, покрывавшая ребенка поцелуями, испуганно подняла бледное прелестное лицо.

— Что это значит: «Пусть говорит осторожнее»? Разве ребенок может обдумывать свои слова?

Гуаскар, вместо ответа, обратился к маленькому Кристобалю:

— Дитя, хочешь пойти со мной? Я отведу тебя к твоему отцу.

— Я хочу остаться с Марией-Терезой.

— Дитя само решило. Оно останется с тобой. Таков обычай — не правда ли? Скажите сами.

Трое стражей храма опять утвердительно кивнули головами.

И Гуаскар нараспев произнес заключительные слова священного псалма на языке аймара: «Блаженны входящие чистыми в обители Солнца, чистыми, как младенцы на заре жизни».

— Гуаскар! Гуаскар! Вспомни о моей матери. Сжалься над нами! Где твое милосердие?

Но Гуаскар почтительно склонился перед стражами храма и вышел, ничего не ответив. Мария-Тереза с отчаянием прижала к груди маленького Кристобаля, допытываясь: «Несчастный ребенок, для чего ты пришел к нам?»

— Я пришел сказать тебе, Мария-Тереза, чтобы ты не боялась. Папа и Раймонд скоро приедут… Они тебя ищут, они едут за мной… Они спасут нас… А если ты умрешь, и я умру с тобой.

Они оба плакали и обнимали друг друга, и целовались без конца, и слезы их смешивались в одно.

Потом снова пришли мамаконас, поставили треножники, священные вазы, зажгли в них благовонную смолу сандии — и обе жертвы уснули, сжимая друг друга в объятиях.

И вот теперь Мария-Тереза снова очнулась в «Доме Змея», и на руках у нее не было маленького Кристобаля, который недавно целовал ее, обливая ее своими слезами. Но она явственно слышала его голос, с плачем призывавший ее… И усилием воли заставила себя приподняться.

Она лежала в глубоком покойном кресле. Ребенок, совершенно голый, стоял напротив нее, в руках мамаконас. Она хотела броситься к нему, но с полдюжины мамаконас обступили ее и успокоили, заверив, что ребенку не сделают никакого зла, что его только переодевают, как переоденут и ее, так как они должны быть облачены в одежду из кожи летучей мыши. И, говоря с ней, мамаконас называли ее: «Койя» — царица — титулом, которого она от них еще не слыхала.

Обессилевшая девушка покорно отдала себя сильным рукам мамаконас. Они проворно, как куклу, раздели ее, сняли с нее платье цвета серы, надетое на первой остановке, в гациенде Ондегардо, и, как тогда, принялись натирать ее тело благовонными мазями и маслами, все время напевая что-то медлительное и убаюкивающее. Это были рослые, сильные женщины из области Пуно, рожденные на берегах озера Титикака, красивые, немного грузные, но гибкие и грациозные в движениях; походка у них была ритмическая, как будто приплясывающая, но не лишенная своеобразного изящества. Их крепкие сильные руки золотистого цвета, обнаженные до плеч, красиво выделялись на фоне черных одежд. Из-под черных вуалей, закрывавших их лица, виднелись только большие жгучие глаза дивной красоты.

Мария-Тереза и маленький Кристобаль боялись их, но мамаконас были вовсе не злые. Две из них предназначались в жертву Солнцу вместе с Марией-Терезой и должны были умереть раньше ее, чтобы приготовить ей брачный покой в обители Солнца. И эти две женщины были всех веселей, оживленней, проворней в движениях. Они все время пели, счастливые ожидающей их участью, и сожалели только о том, что молодая девушка не разделяет их радости. Они всячески старались подбодрить и развеселить ее, в ярких красках описывая радости, которые ее ожидают, и превознося счастье, выпавшее на ее долю — счастье быть избранной среди всех жен и дев царицей,