Невеста Солнца - [48]

— Теперь я понял, кто это, — произнес он. — Это отец Марии-Кристины д’Орельяны.

Нативидад глухо вскрикнул:

— Ну да, это он. Мы все видели его в Лиме. Это он после своего несчастья стал таким…

Видение этого старика, явившегося к ним, как призрак, произвело на всех тяжелое впечатление. Он будто пришел напомнить, что и у него была красавица-дочь, бесследно исчезнувшая десять лет назад во время такого же праздника Интерайми. После этой трагедии бедный отец, как помешанный, годами бродил и разыскивал дочь. Маркиз уже не сомневался, что исчезновение Марии-Кристины десять лет назад не было случайностью. Взволнованный, тяжело дыша, он упал в кресло и, когда подали обед, не дотронулся до еды, несмотря на уговоры Нативидада, напоминавшего маркизу об обещаниях Гуаскара. Что же касается Раймонда, то он, услышав восклицание маркиза, не выдержал, спустился вниз, вышел на площадь и на углу улицы, ведущей к маленькому домику на берегу реки, нагнал высокого худого старика. Догнал и положил ему руку на плечо. Старик остановился и с минуту пристально глядел на Раймонда.

— Что вам от меня нужно? — беззвучно выговорил он.

— Я хотел бы знать, почему вы следите за этим человеком? — Раймонд указал на Гуаскара, сворачивавшего за угол.

— Как! Вы не знаете? — удивился старик. — Разве вы не знаете, что мы накануне великого праздника Интерайми? Я слежу за этим человеком, потому что он предводительствует свитой «невесты Солнца». Он — вождь всех этих красных пончо, которые везут дочь мою в Куско на праздник в честь великого Атагуальпы. Но теперь я не дам ей умереть, как в тот раз. Я спасу ее и мы вернемся в Лиму, где ее ждет ее жених. Gracias, señor.

И он пошел дальше, широко шагая длинными ногами и опираясь на длинную толстую палку.

— Несчастный сошел с ума! — проговорил вслух Раймонд и схватился обеими руками за голову, будто страшась, что и его рассудок не выдержит всех этих испытаний. Он ужасно страдал. Еще сильнее, чем во время безумной погони за похитителями, чем в ту минуту, когда он впервые осознал, что Мария-Тереза похищена. Душа его была полна горькой и бессильной злобы. Быть обреченным на бездействие в двух шагах от любимой девушки, которую похитили, чтобы замуровать заживо, и держат в плену в цивилизованном городе, в двадцатом столетии, — это было слишком жестоко, слишком необычайно. Сидеть, сложа руки, целиком положившись на Гуаскара, который из благодарности обещался спасти его невесту!.. А что, если со стороны Гуаскара это только предательство, ловкий маневр, затеянный ради безопасности?.. А время уходит! — думал он, сжимая кулаки в бессильной ярости. — Лучше бы рискнуть, напасть на этих сторожей, на разбойников-солдат, караулящих добычу, похищенную фанатиками-индейцами. Разнести по камням этот подлый домик, ворваться туда, пусть под пулями кечуа — и хотя бы умереть у ног Марии-Терезы…

И что потом?… Разве это спасет ее? Маркиз прав: необходимо сдерживаться, хитрить, выжидать, попробовать подкупить этих негодяев… К полуночи вернется Гуаскар, тогда видно будет, что делать дальше!.. Но как далеко еще до полуночи!.. Он раз десять обошел вокруг площади, соображая, нельзя ли поднять на ноги весь город. Неужели люди не возмутятся, если рассказать правду? Ведь тут, в этих домах, за этими стенами, живут христиане, — неужели они допустят, чтобы гнусные индейцы принесли белую девушку, христианку, принесли в жертву языческому богу?.. Раймонд посередине площади и уже готов был закричать во все горло: «Помогите!» — но в этот миг загремела музыка, откуда-то донеслось пение, и он невольно обернулся.

В конце широкой улицы, тянувшейся через весь город, двигалась шумная процессия. Это было то самое население города, которое он хотел поднять против Гарсии и которое преклонялось перед этим Гарсией, как перед Богом. А Гарсия, как Пилат перед Иисусом, умыл руки. Процессия приближалась под звуки труб и барабанов, при свете факелов и фонарей — на улице уже совсем стемнело. Странная это была процессия — вернее, кавалькада, с факелами и свечами, с крестами и какими-то таинственными эмблемами, которые уже более двух тысяч лет почитают туземцы. Отцы-миссионеры, проповедующие христианскую религию среди индейцев, только тем и держат их, что не трогают их суеверий… И в этой манифестации, одновременно гражданской, религиозной и патриотической, была та же причудливая смесь христианства с язычеством, которая наблюдается везде среди индейцев. Очевидно, в этой толпе не было представителей высшего общества Перу и даже знатнейших индейских семейств, но зато средние и низшие классы все были здесь, на площади, пылавшей огнями, как во время пожара; и вся эта толпа бесновалась от восторга, хохотала, перемежала религиозные гимны светскими песнями, курила и разбрасывала петарды, всюду трещавшие под ногами… Некоторые с тем же приплясыванием заходили в церковь, а другие — в театр, где мгновенно погружались в благоговейное безмолвие. В театре ждали диктатора и без него не хотели начинать представление. Раймонд, скрестив руки на груди, молча глядел на разгулявшуюся толпу. Злоба все больше разгоралась в его душе… «Нет, от этих скотов нечего ждать!» И, презрев запрет маркиза, презрев данное слово, он направился к маленькому домику, судорожно сжимая рукой лежавший в кармане визитки револьвер. Что за безумие овладело им? Что он намеревался делать? Именно этот вопрос и задал Гуаскар, неожиданно заступивший ему дорогу.