Невеста Солнца - [3]
— Расскажи мне, как это произошло, — строго сказала Мария-Тереза, не ответив на его поклон.
Несмотря на свое хладнокровие, индеец, видимо, несколько смутился от такого холодного приема в присутствии чужого и заговорил на языке кечуа. Но молодая девушка тотчас же попросила его говорить по-испански, вдобавок строго заметив, что в хорошем обществе не принято говорить при чужом человеке на непонятном ему языке. Индеец нахмурился от этого выговора и с минуту презрительно, свысока, смотрел на Раймонда.
— Я жду, — сказала Мария-Тереза. — Твои индейцы укокошили моего китайца.
— Бесстыдный сын Запада смеялся над тем, что наши индейцы зажгли коэты[7] в честь новой луны.
— Я плачу жалованье индейцам не за то, чтобы они забавлялись пусканием ракет.
— Это был благородный праздник новой четверти луны…
— Да, сегодня четверть, завтра половина, потом полнолуние… А солнце… а звезды… а католические праздники: одних этих целая уйма… Твои индейцы только и знают, что праздновать. Лентяи, пьяницы! Я их потому только и терпела, что они — твои друзья; но раз они начинают убивать моих слуг, которые служат мне лучше их, я больше терпеть не стану.
— Бесстыдные сыны Запада не слуги тебе — они не любят тебя…
— Они работают.
— За грош… У них нет и капли достоинства… Собачьи дети!
— Они мне служат, а твоих я держу только из жалости.
— Из жалости!
Индеец словно выплюнул это слово. И, взмахнув рукой, потряс над головой кулаком — жестом угрозы и отчаяния… Но рука его тотчас же опустилась… Он направился к двери, но прежде, чем отворить ее, обернулся и с порога бросил Марии-Терезе скороговоркой несколько фраз на языке кечуа. Глаза его метали молнии… Он гордо завернулся в свой яркий плащ и вышел.
Молодая девушка все время машинально играла карандашом.
— Счастливого пути! — бросила она ему вслед.
— Что он вам сказал?
— Что он уходит, и я не увижу его больше.
— Он страшно зол.
— Это он напускает на себя. Мне это надоело. Он очень предан нам. Уверяет, будто сделал все возможное, чтобы предотвратить несчастье. Но его индейцы — невозможный народ!.. Гордость невероятная, а работать не желают. С этого дня я буду брать только китайцев.
— Берегитесь, как бы это не повредило вам!
— А что же прикажете делать? Я держала индейцев Гуаскара, хоть и знала, что пользы от них никакой, в качестве громоотвода. Но раз они убивают моих кули… Могут проваливать на все четыре стороны.
— А Гуаскар?
— Как знает. Он вырос у нас в доме. Он обожал мою мать.
— Ему, должно быть, будет тяжело уйти.
— Наверно.
— И вы даже не попытались удержать его?
— Нет… Но мы забыли о вашем дядюшке.
Она позвонила.
— Автомобиль, — кинула она слуге. — А… а что индейцы?
— Ушли вместе с Гуаскаром.
— Все ушли?
— Все.
— Без крика… без ропота?
— Без единого слова.
— Жалованье получили?
— Нет. Даже и не спрашивали. Гуаскар запретил им.
— А кули?
— Они не возвращались с островов.
— Но где же раненые… убитый?.. Что с ними сделали?
— Китайцы сами унесли их в свой квартал.
— Отличный народ… Живей автомобиль!
Она уже успела надеть кокетливую маленькую шапочку и торопливо натягивала перчатки. И сама села править мотором.
Они быстро спустились к муэлле[8] Дарсена. Раймонд восхищался ловкостью, с какой его невеста избегала препятствий, ее самообладанием, рассчитанностью каждого ее движения в этом квартале, полном неожиданностей. Мальчуган в ливрее — грум или «бой», как их здесь называют — скорчившийся на подножке, нисколько не пугался, когда автомобиль едва не задевал стены.
— Вы много ездите на автомобиле здесь, в Перу?
— Конечно, нет… дороги слишком плохи. Я езжу, главным образом, из Кальяо в Лиму[9], куда, разумеется, возвращаюсь на ночь. Потом иногда езжу к морю, на дачу, в Анкону или Корильос… Одну секундочку, мой милый Раймонд.
Она затормозила и ласково послала рукой привет кукольной головке, розовой и завитой, улыбавшейся ей из окна меж двух горшков цветов. По знаку Марии-Терезы голова исчезла и появилась снова в низкой двери на плечах изящного маленького старичка, разодетого в пышный мундир. Мария-Тереза соскочила на тротуар и о чем-то пошепталась с кудрявой головкой, после чего снова вскочила в автомобиль, дала сигнал рожком и продолжала свой путь к гавани.
— Это, — пояснила она, — сеньор главный инспектор, начальник местной полиции. Надо же было уведомить его о происшедшем. Все обойдется благополучно, если китайцы не будут жаловаться в суд. Я поехала этой дорогой, так как была уверена, что найду его здесь.
— То есть, где именно?
— У малютки Женни. Мы в квартале любви, мой милый Раймонд.
Они не опоздали. Буксирный пароходик только что причалил к пристани, таща за собой большой почтовый пароход Тихоокеанской компании, на котором дядя Франсуа-Гаспар, должно быть, все еще сидел над своей записной книжкой, записывая: «При входе в гавань Кальяо вам прежде всего бросается в глаза…» и так далее, и так далее.
Он обещал посылать путевые заметки в одну из вечерних парижских газет. Если бы он только слышал, с каким энтузиазмом Мария-Тереза говорила о «своем» порте! Французская строительная компания затратила на него 60 миллионов… товары перегружают прямо с палубы в вагоны железной дороги… бассейн шириной в 20.000 с лишним метров… Да, да! вы не шутите…. Ах, как она любит этот город за кипучую жизнь набережной, и судов, и гавани… А вот, погодите, выроют Панамский канал — тогда что будет!.. Возродится былое величие Перу… Перу затмит Сантьяго… О Чили и говорить-то нечего: это будет отплата за поражение 1878 года. Тогда держись и Сан-Франциско…
