Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес - [134]

Крепкое положение голландского посланника при дворе начало шататься, надо было принять энергичные меры против разоблачителя-поэта и найти надежных сообщников. С этой целью барон устроил раут и с первых же минут, к своему торжеству, убедился, что его готовым сообщником является весь большой свет. И даже сам царь.

Графиня Нессельроде и Идалия Григорьевна Полетика, с которыми барон был в близкой дружбе, окончательно убедили его в этом. Пушкин стал ненавистен всему сановному кругу, лишь за очень ничтожным исключением.

Но за спиной его стояла пугавшая барона громадная, страшная, мощная стена копошащихся неведомых людей, создавших славу Пушкину, и поэтому надо было действовать осторожно, но верно, как истинно опытному, практическому дипломату.

И действовать так ловко, чтобы в кровавой развязке остаться с чистыми, умытыми, выхоленными руками, чтобы никакая тень не коснулась его высокой карьеры голландского посланника при русском дворе.

Способы достижения цели для барона безразличны, но чем гаже, тем острее и лучше; чем грязнее, тем чище – таковы его моральные основы.

Политические убеждения Геккерена были еще правее шефа жандармов, и друг Бенкендорф считался им большим либералом, напрасно до сих пор церемонившимся с Пушкиным.

Впрочем, в последнее время Бенкендорф стал решительнее. Идалия Полетика, в присутствии графини Нессельроде, передала ему свой разговор с Пушкиным на балу, когда поэт крайне недоброжелательно отозвался о царе и Бенкендорфе, но донесла, конечно, в остром преувеличении.

Шеф жандармов, правда, и без этого изучил Пушкина по обильным материалам Третьего отделения, но донос Идалии Полетики имел исключительное значение, ибо ее разговор с поэтом произошел на балу в присутствии самого царя и Бенкендорфа.

Идалия Полетика донесла по просьбе Геккерена.

Пушкин мог быть немедленно разжалован и выслан, но царь, некстати, окончательно влюбился в супругу поэта. Желая постоянно видеть ее на придворных балах, он оттягивал суровое наказание, которое лишило бы его сердечного развлечения.

К тому же высылка поэта была бы далеко не в интересах николаевской политики, ибо втрое могла возвеличить славу и значение вновь изгнанного поэта и тем подорвать престиж самолюбивого самодержца, гордившегося перед Отечеством и заграницей тем, что он не только помиловал гения – Пушкина, но ловко сумел приблизить его ко двору, на удивление Европы.

Все это крайне усложняло борьбу с непокорным Пушкиным. Это прекрасно знал от Бенкендорфа голландский дипломат, взявший на себя, на радость всему знатному обществу, роль героя расправы с Пушкиным.

Момент для этой цели он считал вполне подходящим. Надо только найти, изобрести, точно определить самую форму способа расправы.

Но главная мысль уже обдумана: барон Геккерен решил затравить Пушкина, как охотники травят зайцев. Убежденный, опытный интриган, Геккерен не в первый раз брался за подобные дела и всегда выходил чистым и победно улыбающимся из грязи.

Травля вообще являлась модным приемом великосветского круга, а извращенному, мстительному, эгоистичному барону такой прием расправы с врагом казался острым, возбуждающим наслаждением. Тем более, будучи по натуре жалким трусом, Геккерен ничего другого придумать не мог.

Устроенный по этому случаю раут подтвердил, что его главная мысль – верна и он – на верном пути к поставленной цели.

Барон, как и все его гости, отлично знал, как беспредельно-глубоко Пушкин любит свою жену. Но еще лучше он знал из верного источника – Идалии Полетики, находящейся в близкой дружбе с Натальей Николаевной, – как Пушкин ревниво оберегает свою супругу от частых встреч ее с Дантесом на балах и даже в таких салонах, как у Карамзиной, Хитрово, Фикельмонт, Смирновой, Вяземского, куда ловко втерся Дантес.

Самое больное место Пушкина хорошо нащупала опытная рука Геккерена, и теперь оставалось растравить эту боль до последних мучений.

Барон видел, что у обожаемого Жоржа, которого он решил усыновить, никакого серьезного чувства к Пушкиной нет, кроме обыкновенного хвастливого ухажорства, – значит, нет и повода ревновать любимца к знаменитой красавице.

Цель теперь всего дороже, а для достижения цели барон с Идалией еще до раута решили, что Жоржу требуется притвориться без ума влюбленным в доверчивую и тщеславную Пушкину.

Об этой безумной любви Идалия Полетика должна теперь настойчиво шептать и говорить, под будто бы страшной тайной, своей родственной подруге Наталье Николаевне.

И сам барон решил при каждом удобном случае под строгим секретом напоминать красавице о страданиях Жоржа. По расчету барона это средство должно крепко повлиять на самолюбие Пушкиной и в конце концов дать свои последствия…

Самое важное и прежде всего – ясно представлялось барону – это необходимо вызвать крайнюю ревность невоздержанного Пушкина и тем, поссорив супругов, разрушить любовь поэта. И главное – окружить всяческими сплетнями, залить грязью его семейную жизнь, поставить гордого врага в глупое, смешное, безвыходное положение, затравить до конца…

Таков был решительный план барона Геккерена, созревший при участии Идалии Полетики и графини Нессельроде, – такова была общая подготовка.