Невеста Обалуайе - [97]

– Я очень рад вас видеть, дети. Хотя и… несколько неожиданно. Марэ, прими мои поздравления: я видел иллюстрации к «Ирасеме». Превосходная работа! Впрочем, у тебя по-другому не бывает.

Марэ снова вежливо улыбнулся.

– Эвинья, я слышал о твоей выставке в Рио-де-Жанейро. Кто бы мог подумать, что ты добьёшься таких успехов! В неполные двадцать лет выставляться в Рио! В «Армадиллу»! У Алмейда! Но почему ещё не назначена дата открытия? Я перерыл весь Интернет – и ничего не нашёл!

– Потому что выставки не будет, – пожала плечами Эва. – Папа, это всё пустяки, и…

– Пустяки? – Дон Каррейра нахмурился. – Твоя первая выставка – пустяки? Что это значит? Почему её отменили?

– Потому что я не нашла общего языка с владельцем галереи. Папа, это не имеет никакого значения. Прости, но… мы здесь не за этим.

– Понимаю, – помолчав, сказал дон Каррейра. – Мне следовало бы знать, что взрослые дети не приходят к отцу для того, чтобы просто повидаться.

– Это смотря к какому отцу, сеньор, – ангельским голосом заметил Эшу. Ошун испуганно пнула его каблуком босоножки. Эшу в ответ коротко и презрительно выругался.

– Ты прав, – подтвердил Марэ. И начал рассказывать.

Ошала слушал молча, изредка кивая. Иногда взглядывал на дочь своими карими, мягкими, грустными глазами в сеточке морщин. Эва растерянно улыбалась в ответ, думая о том, что сейчас впервые в жизни обращается к отцу за помощью и понятия не имеет, как надо себя при этом вести.

– …и Нана никогда не согласится исправить это, – закончил Марэ. – Это не в её интересах, да и Эшу она терпеть не может… тем более, есть за что. Она никогда не хотела, чтобы они с Эвой были вместе.

– Нана можно в этом понять, – спокойно заметил дон Ошала. Эшу возмущённо швырнул сигарету на полированный столик, привстал, – но Ошун с силой дёрнула парня за ремень и, не тратя слов, отвесила ему подзатыльник.

– Возможно, – бесстрастно, словно не замечая возни у себя за спиной, согласился Марэ. – Но, видишь ли, Эве это совсем ни к чему. Сестра хочет восстановить статус-кво. И мы пришли просить тебя об этом. Разумеется, если ты скажешь «нет», – тогда говорить больше не о чем и мы уходим. Мы всё понимаем. Нана Буруку – это Нана Буруку: мало кто решается с ней спорить. Только наша мать ещё способна на это, но…

– Ваша мать?

– Я имею в виду Йеманжу, – спокойно уточнил Марэ. – Но она не умеет того, что умеете ты и Нана. И вообще… мне не хотелось бы её лишний раз огорчать.

Наступило молчание. Отец и сын молча смотрели друг на друга через стол. Затем Ошала перевёл взгляд на дочь.

– Ты в самом деле хочешь утратить свой дар, Эвинья? Подумай! Возможно, не стоит пренебрегать тем, что дано лишь потомкам Нана Буруку и Ошала? Никто лучше вас с Марэ не понимает человеческой сути. Никто не умеет видеть насквозь самые тайные помыслы. Вас невозможно обмануть. С вами нельзя играть. Никто и никогда не сумеет водить вас за нос, использовать вас, причинять вам боль…

– Я всё это знаю, отец, – собравшись с духом, тихо сказала Эва. – Но вряд ли мне пригодятся эти способности. Вспомни – из меня так и не вышло ни бизнесмена, ни юриста… ни даже жены богатого человека. Не вышло – хотя мама сделала для этого всё возможное. Если уж даже у моей матери ничего не получилось – значит, дело безнадёжно, согласись. Зачем видеть насквозь всю людскую грязь, если не собираешься это использовать в своей игре?

– Разве ты хочешь, чтобы кто-то мог забавляться твоими чувствами? – спросил Ошала, глядя на дочь так, словно никого, кроме них двоих, в кабинете больше не было. Эва ответила ему прямым спокойным взглядом.

– Но это вовсе не самое страшное.

– Нет? – Отец, казалось, удивился. – В самом деле, Эвинья?..

Эва глубоко вздохнула. Рука Марэ под столом предупредительно сжала её пальцы. Она улыбнулась брату. Посмотрела через плечо на Эшу, которого, казалось, ничто на свете не интересовало больше догорающего окурка в пепельнице. Встретилась глазами с напряжённым взглядом Ошун.

– Самое страшное – когда те, кого ты любишь, боятся тебя. Когда такое случается – чувства больше не нужны. Да, никто не сможет ими забавляться, это правда. Нельзя ведь забавляться тем, чего нет! Я не хочу прожить жизнь так, как живёт моя мама… и ты. При всём моём уважении, папа, – нет, не хочу.

Дон Ошала молчал. Его ореховые глаза мягко взглянули на дочь, на сына. На Ошун, у которой по щекам уже бежали слёзы. На Эшу, опустившего голову к самым коленям. На маленький илеке из белых и синих бусин, висящий на ручке ящика письменного стола.

– Что ж, девочка, это твоё решение. Хотя я по-прежнему не уверен, что оно правильное. Твоя мать всегда хотела защитить тебя. Она любит тебя и желает тебе только добра.

– Ты лжёшь, папа, – ровным голосом произнесла Эва, глядя на голубое сияние над головой Ошала. – И я сейчас вижу это. Вспомни – твоя аше во мне от рождения!

В кабинете наступила мёртвая тишина.

Дон Ошала поднялся из-за стола. Подойдя к дверям кабинета, запер их изнутри. Обернулся к дочери.

– Это может быть больно, малышка. Аше Ошун и Эшу слишком давно слились с твоей собственной, они уже стали частью тебя. Будет непросто отделить и извлечь их.