Невеста Обалуайе - [88]

– До-ождь! – чуть слышно позвала Эва, улыбаясь этому живоносному теплу. – Пусть пойдёт дождь!

И дождь начался сразу же, едва успев соткаться лёгкими тучками над раскалённой от жары крышей. Вкрадчивые капли застучали по листьям, зашуршали, сползая по коре мангового дерева, запрыгали по земле. Большая иссиня-зелёная амейва[108], гревшаяся на глиняной куче, недовольно вильнула хвостом и юркнула под бревно. Прохладная влага побежала по плечам Эвы, в минуту вымочила платье, и кусок глины заблестел, как только что вынутый из реки. Рассмеявшись и встряхнув мокрыми волосами, Эва принялась вертеть и мять глину. Марэ улыбался. Его белая футболка потемнела от дождя. Над головой его, в фиолетовых клубящихся тучах, сияла дымными полосами огромная радуга. Не отводя глаз, Марэ следил за работой сестры. Вот из-под рук Эвы появилась круглая голова негритёнка с большим, улыбающимся ртом. Голова эта вот-вот, казалось, завертится на длинной мальчишечьей шее. Затем появились острые костлявые плечи, спина и грудь, выпяченный животик, поджатые ноги, руки и ладони, а в ладонях – мяч… Капли бежали по глине, по волосам Эвы, по лицу Марэ. Радуги горели и не таяли во влажном воздухе. Сверкала мокрая листва. Прозрачный дождь, веселясь, скакал по саду. Трава блестела и переливалась от множества игристых брызг. Эва работала не поднимая головы, то и дело нетерпеливо откидывая со лба слипшиеся кудряшки. В конце концов Марэ подошёл к сестре и прихватил её волосы банданой Йанса.

– Спасибо, – не отрывая взгляда от своей работы, поблагодарила Эва. – Но я уже закончила. Надо бы его подсушить…

– Но… он похож на Эшу! – изумлённо сказал Марэ, глядя на небольшую, в две ладони высотой, статуэтку. Коричневый мальчишка лет трёх сидел, поджав под себя босые ноги, и широко улыбался, открыв большой, как у лягушки, рот. Мяч в его руках, казалось, вот-вот взлетит к стоящей над садом радуге. На худых плечах негритёнка дрожали капли дождя.

– Это хорошо или плохо? – озабоченно уточнила Эва.

– Неважно! Важно, что он как живой! – Марэ рассмеялся и, повернувшись к веранде, позвал, – Обалу! Йанса! Идите сюда, Эвинья уже закончила! Взгляните, какой чудный получился пацан!

Обалу подошёл на костылях первым, и по его лицу Эва видела: брат страшно взволнован.

– С ума сойти… – только и сказал он, увидев глиняного негритёнка. А среди питангейр уже появилось красное платье Йанса. Она приблизилась и, положив ладонь на плечо Обалу, долго смотрела на творение Эвы. Затем медленно выговорила:

– Вот это и называется мёртвое делать живым. Только вы с Марэ одни такое и можете! Что ж… Осталось дать ему аше. Начинайте – и призовём Эшу! Ларойе, Эшу Элегба! Арроробой, Ошумарэ! Антото, Обалуайе!

– Эпаррей, Йанса! – отозвался Марэ – и вскинул руку. Последняя радуга, ещё яркая, но уже неумолимо меркнущая над кронами дальних карнауб, дрогнула, заколебалась в воздухе – и понеслась к поднятой ладони. Собрав радугу в пригоршню, Ошумарэ осторожно наклонился над малышом – и сверкающий шар скользнул в глиняную головку. За ним метнулось стальное, острое лезвие аше Обалу. И мягкая, бело-розовая, полная капель дождя аше Эуа окутала негритёнка, как мантия.

– Рирро, Эуа! – послышался низкий, звучный голос – и Эшу выступил из зарослей. Сегодня он пришёл не ребёнком, а воином. Чёрно-красные складки плаща падали с широких плеч, по рукам сбегали татуировки. Но в сощуренных глазах мелькал знакомый лукавый блеск, а насмешливая улыбка, открывающая большие белые зубы, была точь-в-точь такой же, как у глиняного человечка. Увидев Йанса, Эшу почтительно склонился перед хозяйкой мёртвых. Йанса, с достоинством кивнув в ответ, подала ему руку ладонью вниз. Эшу приложил руку Йанса поочерёдно к своей груди и ко лбу – и, широко улыбнувшись, шагнул в сторону. И Врата макумбы открылись.

Сначала Эва увидела слепящий свет. Солнце стояло высоко над старой фермой, заливая её полуденными лучами, которые, сеясь сквозь листву, становились мягко-зеленоватыми. Оглядевшись, Эва поняла, что ферма бабушки – неуловимо другая. Совсем тоненькими, юными тянулись к свету знакомые питангейры. Манговое дерево не казалось таким разлапистым и на его ветке не висели старые качели. Краска на стенах выглядела свежей, необлупившейся. Поилки для колибри не было. Ручей буйно шумел, перекатываясь через камни, и успокаивался лишь в самой глубине сада, возле рассохшейся изгороди, у широкой запруды, где покачивались на мелкой ряби голубые и белые кувшинки. По влажному, заросшему травой берегу бродили ибисы.

«Мы у эгунов! – подумала Эва, оглядываясь в поисках своих спутников. – Мы – в прошлом! Бабушка… Я ведь увижу её?!»

Стоило Эве об этом подумать – и голубое платье мелькнуло на веранде. Бабушка – такая молодая! – быстрыми шагами вышла на крыльцо. Чёрные, курчавые, без проседи волосы были собраны в смешной пучок на затылке. На коричневом лице почти не было морщин – лишь у сощуренных против солнца глаз собрались весёлые лучики. На запястье блестел браслет из раковин, жемчуга и бирюзы – илеке Йеманжи. В руках дона Энграсия держала большой красный мяч.

– Омунду! Вот твой мяч, разбойник! – Могучим ударом Гаринчи бабушка послала мяч с веранды в сад. – Не утопи его в ручье! Дед ушёл в лес, вытаскивать будет некому!