Невеста наемника - [12]

— Гневко! — слегка прижал я колени к бокам коня, и он вмиг перешел с рыси на галоп.

Первого грабителя гнедой смахнул с пути, словно муху, второму я без затей разрубил голову. Третий, оказавшийся проворнее остальных, пустился бежать, но далеко не ушел — меч можно метнуть не хуже копья, а с клинком между лопаток далеко не убежишь.

Соскользнув с седла, подбежал к старухе. Голова окровавлена, одна рука повисла, словно плеть. Но жива. И, что удивительно, в сознании и уже пытается встать на ноги.

— Лежи — лежи, — удержал я кухарку. — Давай — ка руку. Ну — ка, пальчиками пошевели…

Рука не сломана — это хорошо. Ушиб пройдет, а в ее возрасте переломы срастаются с трудом.

— А теперь глазки открой… Молодец!

Зрачки обычные, не расширены. Значит, дубинка попала вскользь. А если и есть сотрясение мозга, то небольшое.

— Гневко! — подозвал я коня.

Гнедой был занят. Обнаружив, что первый из разбойников подает признаки жизни, привстал на дыбы и припечатал его копытами. Убедившись, что дело сделано, подошел ко мне, повернувшись тем боком, на котором висела баклага с водой.

Я всегда вожу с собой воду. Пить из первого попавшегося ручейка, а уж тем паче из реки, может только самоубийца. Добрая четверть новобранцев погибает не от стрелы или меча, а от кровавого поноса. Посему, опытные солдаты предпочитали утолять жажду либо легким вином, либо пивом. Мне, не переносящему на дух ничего спиртосодержащего, приходилось искать чистый родник, или — а это чаще всего бывало, кипятить воду. Помнится, в начале военной карьеры это вызывало насмешки, потом — недоумение, а потом и уважение. Медная баклага, луженая оловом, мне обошлась по стоимости среднего меча, но она того стоила. Вот и теперь — где бы я искал воду, если бы не баклага?

Напоив старуху и дав ей умыться, пошел за мечом. Вытащил, почистил лезвие и, конечно же, не удержался, чтобы не посмотреть — а нет ли у незадачливых грабителей чего — нибудь стоящего? Возможно, кто — то меня и осудит, но все, что взято в бою — боевые трофеи. Но если вы попытаетесь обобрать мертвеца, убитого не вами — это уже мародерство.

Ничего дельного не нашел. Ножи из сырого железа, кривые дубинки. В общем — то, какие — то деньги можно выручить и за это, но тут я вспомнил, что собирать пфенниги мне не нужно.

Возвращаясь услышал, как воспрявшая духом Кардула выговаривает жеребцу:

— Ну, разве так можно? Ну, подъехали бы, разогнали. А вы… Наскочили и зарубили. А ты тоже хорош! Хрястнул копытом — и вся недолга! Весь в хозяина.

Гневко слышал, время от времени презрительно фыркая — мол, говори — говори, но что бы с тобой было, если бы не мы?

— Не помешаю? — осведомился я.

— Жестокий вы, господин Артакс, — поджала губы кухарка.

Я не стал спорить и что — то доказывать. Зачем? Спросил:

— До дома дойдешь? Ну, коли сможешь, берись за стремя, да и пошли потихоньку. На коня я тебя сажать не буду, не усидишь.

Не стал говорить, что гнедой не понесет на себе чужака, пусть это и раненая старуха.

— Ох, а корзинка — то моя где? — всполошилась стряпуха. Увидев, что от корзинки, по которой кто — то прошелся — не то грабители, не то конь, остались одни лохмотья, а миски с остатками нашего завтрака превратились в черепки, горько вздохнула. Кажется, уже собралась порыдать, но посмотрев на меня, передумала.

Мы шли очень медленно. Курдула держалась за стремя, а с другой стороны ее поддерживал я. Стряпуха обошлась бы и без моей помощи, но мне бы тогда пришлось сесть в седло. Будь кухарка здоровая — сел бы, а так, как — то неловко. Надо начинать привыкать.

— Они меня у торговца сырами углядели, — рассказывала кухарка. — Гномий — то сыр только богатые люди берут. И я — то дура такая, не догадалась, что худое удумали. Видела ж их. Ну, оборванцы и оборванцы. Кто ж его знал, что грабители?

— А что бы сделала, если бы догадалась? — усмехнулся я.

— Стала бы ждать кого, чтобы идти не одной. Из наших деревень народ все время туда — сюда ходит. Дождалась бы, да и пошли бы.

— Так и ограбили бы всех вместе, — усмехнулся я.

— Не, эти разбойники трусоватые. Они лишь на одиночек нападают. Нападали, — поправилась Курдула. — Троица эта, она тут давно промышляла.

— А что, их разве никто ловить не пытался? — удивился я. — Городская ратуша куда смотрит? Где власть — то ваша?

— Если бы они в Урштадт промышляли, их бы давно поймали и повесили, — пояснила кухарка. — Но они же нарочно тут обустроились. С тех пор как госпожа Йорген земли заложила, за порядком тут никто и не следит. Господин Мантиз в городе, чего ему сюда ездить? Он один раз в год своего помощника посылает, за рентой.

— Безвластие, получается?

— Теперь вы и будете власть. Мужики наши как узнали, что в усадьбе хозяин появился, очень обрадовались. У нас, почитай пять лет, как никакой власти. Ни суд вершить некому, ни воров — душегубов ловить. Чья земля — у того и власть.

Я замолчал, переваривая очередную новость. Мало мне будет забот с домом и хозяйством, так придется еще и во все сельские дела впрягаться? А с какой стати?

— Подожди, голубушка, — попытался я выяснить истину. — Земля, допустим, моя. Но крестьяне — то свободные. Они эту землю просто в аренду берут. Почему они сами свою власть не выберут? Ну, там, старосту или еще кого.