Невеста для принца - [3]

В уме прозвучала едва уловимая команда «Полегче удар», а вместе с ней пришло воспоминание о Дотер, одной из работниц каменоломни. Язык горы. Мири даже подалась вперед, стремясь уловить больше.

Рабочие каменоломни прибегали к этому способу общения, при котором не нужно было говорить вслух — все и так прекрасно тебя слышали, несмотря на глиняные затычки в ушах и оглушительный стук молотков. На языке горы можно было общаться только в каменоломне, но Мири иногда улавливала какие-то отзвуки, если сидела поблизости. Она точно не знала, как это получается, но слышала, как один каменотес рассказывал, будто все их удары и песни накапливаются в горе, а потом, когда нужно что-то сказать другому каменотесу, гора использует накопленный ритм, передавая сообщение. Как раз сейчас Дотер, должно быть, велела какому-то работнику не так сильно бить по клину.

Как это прекрасно — петь ритмичную песню, мысленно обращаясь к своему другу, работающему неподалеку. Вместе трудиться.

Стебель цветка начал ломаться в пальцах. Так чего же пожелать? Быть высокой, как дерево, иметь руки как у отца, чуткий слух, чтобы слышать, когда линдер созреет для сбора, а еще силу, чтобы добыть его. Но желать невозможное — значит оскорбить цветок и проявить неуважение к Богу, который его создал. Ради забавы девочка пожелала все невозможное: чтобы мама была жива, чтобы у самой Мири появились ботинки, которые не проткнуть никакому осколку камня, чтобы снег превратился в мед. И чтобы быть полезной своей деревне, как ее родной отец.

Ниже по склону раздалось отчаянное блеяние. Мири взглянула в ту сторону. Мальчишка лет пятнадцати гнался за сбежавшей козой, пересекая мелкий, по колено, ручей. Высокий и худой, с рыжеватыми кудрями и сохранившими летний загар руками и ногами. Петер. Раньше она прокричала бы ему «привет», но в последний год у нее появилось какое-то странное чувство, и теперь она скорее спряталась бы от Петера, чем стала швырять ему в спину камешки.

Она начала замечать то, чего раньше не замечала: светлые волоски на загорелой руке, морщинку между бровями, которая становилась глубже, если он недоумевал. Все это ей очень нравилось. И заставляло гадать, подмечает ли он такие же вещи в ней.

Мири перевела взгляд с облысевшего цветка на кудрявую голову Петера и пожелала то, что даже страшно произнести вслух.

— Я хочу… — прошептала она. Хватит ли у нее смелости? — Я хочу, чтобы мы с Петером…

Внезапно протрубил рожок, отозвавшись эхом в скалах. Мири от неожиданности выронила стебель цветка. В деревне ни у кого не было рожка, значит приехали торговцы. Ей не хотелось идти на зов приезжих, как идет собака на свист хозяина, но любопытство победило гордость. Мири схватила веревки и потянула коз вниз по склону.

— Мири!

Петер подбежал к ней, таща на привязи своих коз. Мири понадеялась, что не перепачкала лицо грязью.

— Привет, Петер. А ты почему не на работе?

В большинстве семей забота о козах и кроликах возлагалась на самых молодых или самых старых, кто не мог работать в каменоломне.

— Сестра захотела научиться работать колотушкой, а у бабушки разболелись кости, вот мама и попросила меня присмотреть за козами. Ты знаешь, кто это трубит?

— Торговцы, наверное. Но почему столько шума?

— Вечно эти жители равнин важничают, — сказал Петер.

— Наверное, один из них узнал хорошую новость, вот они и трубят на весь мир.

Петер улыбнулся своей кривоватой улыбкой. Их козы недовольно блеяли друг на друга, напоминая маленьких детей, затеявших ссору.

— Ой, в самом деле? — спросила Мири у главной строптивицы, словно понимая, о чем спор.

— Что? — удивился Петер.

— Твоя коза говорит, что от холодного ручья все ее молоко испугалось и сбежало.

Петер расхохотался, и Мири захотелось сказать что-то еще, умное и чудесное, но все мысли разлетелись, поэтому она стиснула зубы, пока не ляпнула что-нибудь глупое.

Они остановились у дома Мири, чтобы привязать коз. Петер хотел помочь девочке и забрал у нее веревки, но козы начали бодаться, привязи перепутались, и Петер внезапно оказался связанным по ногам.

— Погодите… перестаньте, — сказал он и шлепнулся на землю.

Мири попыталась ему помочь, но вскоре с хохотом растянулась на земле рядом с Петером.

— Мы угодили в рагу из козлятины. Спасения нет.

Когда наконец они распутали веревки и поднялись на ноги, Мири вдруг захотелось поцеловать Петера в щеку. Испугавшись этого желания, она смущенно притихла.

— Ну и путаница, — сказал он.

— Да. — Мири потупилась, отряхивая юбку. Она подумала, что лучше сразу его поддразнить, пока он не прочел ее мысли. — Если что тебе и удается в жизни, Петер, сын Дотер, то это создавать путаницу.

— И мама всегда так говорит, а все знают, что она никогда не ошибается.

Внезапно до Мири дошло, что шум в каменоломне стих и единственный доносящийся стук — это ее собственное сердцебиение. Хоть бы Петер его не услышал! Тут раздался очередной призыв рожка, и они побежали.

Повозки торговцев выстроились в центре деревни в ожидании начала торгов, однако все взгляды были прикованы к голубой карете, затесавшейся среди повозок. Мири слышала о каретах, но никогда прежде не видела ни одной. Должно быть, с торговцами приехала какая-то важная шишка.