— Да, да, вернет. И замок, и имение, и дом в столице. И даже твои драгоценности, — нетерпеливо отмахнулся от супруги папенька.
— Мои драгоценности?
— Что было делать, Кларисса, что было делать? Я должен был использовать все варианты. Но ты все получишь назад. Вернее, у тебя даже никто ничего не заберет, надо просто отдать ему Роуз в назначенное им время и на его условиях.
— Хорошо. Но кому «ему», Чарльз? Кому ты обещал нашу дочь? У него хотя бы есть титул? Он герцог? Граф? Барон, на худой конец?
— Не знаю… Не помню. Да не все ли тебе равно?! — раздраженно взвился отец. — Барон он или бакалейщик, но если завтра в полдень Роуз не войдет в подвенечном наряде в храм святой Женевьевы — мы нищие, Кларисса, понимаешь, нищие! Нас вышвырнут прочь из собственного дома, не позволив взять даже личные вещи!.. Нет, я отыграюсь! Разумеется, со временем я отыграюсь! Но где мы будем жить до этого дня?!
Дальше было не интересно. Вообще. Совсем. Ни разу. Роняя злые слезы, я продралась сквозь кусты обратно, вошла в дом и отправилась к себе в комнату. Спать, да. У меня ж завтра свадьба.
Думаете, я строила планы побега? Или собиралась гордо упереться, сказать «нет» на вопрос священника, а то и вовсе запереться в своей комнате и не выходить оттуда, пока нежданный жених не растворится в тумане? Да черта с два! Чего, скажите, ради? Свободы? Свободы у девушки быть не может: сначала она принадлежит родителям, потом мужу. Любви? Любви у девушки моего круга не бывает тоже: за кого замуж выдали, тот и муж. Или, быть может, вы полагаете, мне хотелось подольше побыть под родительским крылышком? Вот под этим?! Вот под таким?!
Да я сама, сама была готова бежать впереди кареты, чтоб выйти замуж — да хоть за черта! — и покинуть этот милый родительский дом навсегда.
А ведь я думала, я привыкла. Отплакала уже свое, отстрадала. Стала циничной и равнодушной. Научилась не привязываться к вещам. Знала, что они могут в любом момент исчезнуть, как исчезла однажды моя скаковая лошадка, моя милая каурая Ласточка. (Что поделать, папе надо было отыграться. Что поделать, не получилось.) Как исчезла когда-то моя смешливая молоденькая горничная, приглянувшаяся папиному компаньону. (На свободных людей не играют, да, правда? А если альтернатива — быть вышвырнутой на улицу без денег и рекомендаций?)
Но я же его дочь. Я же их дочь. Мне казалось — уж со мной так не будет. Ладно папенька — прожженный эгоист, но хотя бы маменька могла бы… Нет, не стала. Какие-то старые развалины в замшелых горах оказались ей дороже. Ну и что ж, ну и уеду. С мужем, кем бы он ни был. И никогда уже к ним не вернусь.
Утро началось с раздумий о том, что же мне надеть на столь поспешную свадьбу. О пошиве нового платья, понятно, речь не шла. Ну, да чай король с принцами на моей свадьбе не появятся, так что сойдет и старое. Вот, к примеру, васильковое в мелкий белый цветочек. Да, не шелковое, муслиновое, ну так какая свадьба — такое и платье.
Но платье мне принесли. Настоящее, белоснежное, с ворохом пышных юбок и длинным шлейфом. Вместе с фатой, перчатками, чулками, туфлями — словом, полный набор. Посыльный с огромной коробкой моего свадебного великолепия появился перед нашей дверью, как раз когда мы заканчивали завтрак, так что я смогла сразу же и рассмотреть, и примерить. И, конечно, снимать все это уже не стала. Зачем? Ведь все подошло идеально, даже туфельки. Словно и впрямь на меня шилось. Да и времени уже было — только прическу закончить, да прикрепить к волосам вуаль, которой, по древней традиции закрывали лицо невесты, идущей к алтарю, дабы уберечь ее от сглаза и прочей скверны.
Вуаль в присланном мне свадебном комплекте была — снежно-белая и излишне, на мой взгляд, плотная. Сквозь нее не то, что меня не будет видно — я сама едва ли дорогу разгляжу. Вот только оказалось, что плотная вуаль — это еще не все. На дне коробки, наполненной белым великолепием, обнаружилась широкая черная лента.
— А это куда? — недоуменно покрутила я в руках сей странный для брачного наряда предмет.
— Это на глаза, — преувеличенно бодро ответила матушка, скрывая, должно быть, под бодростью неловкость от крайне сомнительной ситуации. — Твой жених поставил условие, что ты не должна видеть его вплоть до первой брачной ночи.
— Я что, не могу даже взглянуть, с кем мне эту самую ночь проводить? — опешила я от подобной перспективы.
— Да что там смотреть? — отмахнулась матушка. — Какой бы ни был — а все равно тебе ему наследника рожать. Так, не глядя, даже и лучше. Пять минут позора — и до утра спишь спокойно. Ты, главное, не дергайся, а то провозится дольше.
С такими трогательными напутствиями я позволила завязать себе глаза, и больше не видела уже ничего — даже собственной свадьбы. В первый миг мне показалось, что моих глаз коснулась гладкая прохлада шелка, но впечатление оказалось обманчивым. В отличие от шелка, ткань не скользила на моем лице, напротив, она словно прилипла к моим векам, бровям, щекам и стала с ними единым целым. Хотя узел не тянул, завязали его явно не слишком туго. Затем мне на лицо опустилась вуаль, скрывая столь странный аксессуар от посторонних взглядов, папенька крепко взял меня под локоть, и мы пошли.
