Невеста - [32]

– Не бойся. – Ее повернули спиной, и холодные металлические когти коснулись шеи. – Не шевелись, пожалуйста.

Даже если бы и хотела, не смогла бы. Тело Торхилд больше ей не подчинялось.

– А дышать можно и даже нужно. – Теперь его руки лежали на плечах Торхилд.

И вновь она подчинилась, пытаясь сосредоточиться на дыхании.

От райгрэ исходил резкий запах – мускуса, железа и камня. Вожака. Сильного и молодого. Он же, наклонившись, уткнулся носом за ухо и просто стоял. Горячее дыхание щекотало шею, и Торхилд подумала, что, наверное, ему совсем не сложно будет эту шею перекусить. Одно движение челюстей и… как с тем лучником, от которого ошметки остались.

– Я запоминаю твой запах, и только, – пояснил он. – Потерпи еще немного.

Торхилд кивнула и сумела не потерять сознание, когда его язык коснулся уха.

– Вот так. – Ее развернули. – Ну-ка посмотри мне в глаза.

Она смотрела, но от ужаса ничего не видела.

– Неужели я настолько страшный?

Надо ответить, но сил нет.

– Успокойся. – Торхилд вдруг обняли и прижали к груди. Теплая ладонь легла на голову. – Я не причиню тебе вреда, клянусь рудой. И никому не позволю.

Он уговаривал Торхилд, мягко, ласково, и по голове гладил, и шептал, что в его доме безопасно, что никто не посмеет ее оскорбить, что дядя при всем желании до нее не доберется, а он желает, не понимая, что война многое изменила.

И вообще не должны маленькие девочки воевать.

Торхилд выжила, и это говорит лишь о том, что она сильная и умная. А значит, с остальным справится…

Он, конечно, альвов ненавидит, и доведись встретить Макэйо, убил бы не задумываясь, но он не настолько безумен, чтобы ненавидеть еще и Торхилд. Почему-то показалось – голос дрогнул слегка.

Не она виновата перед родом, но род перед ней – не сумел защитить, а теперь свою слабость прикрывает вымышленным ее позором.

Нет, страх не исчез, но отступил, стал не таким всепоглощающим.

– Простите, райгрэ, – прошептала Торхилд, когда к ней вернулся дар речи. – Этого больше не повторится.

– Все хорошо, – с нажимом повторил Виттар Бешеный, стирая с ее щеки слезу. – Но из дома не выходи. В городе сейчас небезопасно.

Почему? Другие думают иначе? Или дело в дяде?

– Да, райгрэ.

Он почему-то вздохнул… небось уже раскаивался в неосторожном обещании.

– Завтра я познакомлю тебя с домом и слугами. Начни, пожалуйста, с кухни. В последнее время там окончательно забылись. Будь добра, напомни, что еда должна быть горячей и желательно вкусной. Когда-то Тиора умела готовить. Постарайся возродить в ней это умение. Если вдруг это окажется слишком сложно для нее, передай, что найти другую повариху не проблема.

Значит, райгрэ не шутил, предлагая Торе заняться домом.

Хотя с поварихой он, конечно, поспешил. Мама говорила, что хорошие поварихи на вес золота… впрочем, судя по тому, как готовили здесь, кухня и вправду нуждалась в переменах.

И не только кухня. Весь особняк был крайне запущен, почти заброшен, и, честно говоря, Тора слабо представляла, с чего начать. Получится ли у нее? Получится. Она ведь хочет остаться в этом доме.

Не подкидышем, пригретым из милосердия.

Не редкостью, которую берегут по привычке.

Но кем-то, кто имеет такое же право жить, как и прочие.

– Все, найденыш, беги отдыхай, – велел райгрэ.

Торхилд следовало бы испытать радость: он поклялся рудой, что не обидит. Но почему-то безотчетный страх не исчез, а Макэйо утверждал, что следует верить собственным страхам.

В отведенной ей комнате остро пахло перцем и лимоном, а на туалетном столике, изрядно запыленном – слуги, видимо, совсем не боялись райгрэ, – стояла склянка из синего стекла.

А под ней записка.

«Сдохни, потаскуха».

Оден лежал на спине, раскинув руки, и наслаждался коротким полуденным отдыхом. Нельзя сказать, чтобы он устал, – усталость навалится к вечеру и резко, накроет тяжелой душной волной, которой только и можно, что покориться, – лечь и лежать.

Эйо опять станет волноваться. Она ничего не говорит, но запах меняется, прорезаются в нем тонкие полынные ноты… и еще, пожалуй, имбирь. Она разложит костер и поставит на огонь котелок с бугристыми стенками в окалине. Изнутри котелок покрыт мелкими царапинами, в которых порой остаются песчинки.

Пальцы Одена учатся видеть.

У Эйо волосы альвов, мягкие и без подшерстка. А кожа шершавая, обветренная на щеках. На запястьях же иная, гладкая и с отчетливым оттенком меда. На пальцах – заусеницы. И ногти обрезаны криво.

Его собственные ногти начали отрастать, и руки чешутся. Впрочем, как и все тело, за исключением, пожалуй, спины. Решетка на ней не заживает.

– Я не понимаю. – Эйо каждый вечер мрачнеет. Она обрабатывает раны осторожно, травяными отварами, которые с каждым днем становятся все более сложными, – Оден учится улавливать оттенки запахов, – и собственной силой. Ее плетения немного неуклюжи, лишены той врожденной грации, которая сопровождает арканы истинных альвов, но помогают.

Странно. На него не должна бы воздействовать сила детей лозы.

Или работает правило, что подобное лечится подобным?

Оден даже сожалел, что прежде не давал себе труда вникать в подобные вещи, лишними ему казались.

– Я все делаю правильно. – Эйо вздыхала. – Наверное, правильно.