Невероятные приключения Марека Пегуса - [3]

* * *

Вчера пан Фанфара кончил свои упражнения немного позже, чем обычно. Был уже шестой час, когда он отставил саксофон, разделся, надел наушники и лег в постель. Я сел за стол и принялся за уроки. Тут пришел отец. Он, видно, собирался куда-то и на ходу застегивал пальто. Вошел и сразу задал свой любимый вопрос:

— Марек, ты приготовил уроки?

— Какие тут занятия, — разозлился я, — когда пан Фанфара все время трубит над ухом? Неужели ты думаешь, что в таком шуме можно заниматься!

— Нужно было заткнуть уши ватой.

— От ваты свербит в ушах, и я не могу сосредоточиться. Даже пан Фанфара никогда не затыкает ушей ватой, а надевает наушники.

— Значит, нужно было попросить у пана Фанфары наушники, — сказал отец, — у него, наверное, есть запасные.

Я покачал головой:

— Пан Фанфара никогда никому ничего не одалживает — ни наушников, ни виолончели. Сколько раз приходил к нему знакомый музыкант и просил одолжить виолончель, но пан Фанфара всегда говорил, что она испорчена. А сегодня он сказал, что если пан Цедур опять придет за виолончелью, чтобы я как-нибудь его спровадил. Ну, наврал бы, что пан Фанфара заболел тифом и что… — Я хотел рассказывать дальше, но отец рассердился.

— Хорошо, хорошо. Принимайся лучше за уроки. Я вернусь к восьми и все проверю. С сегодняшнего дня буду проверять каждый вечер. Матери, конечно, это не под силу, но я за тебя, дорогой мой, возьмусь! Надоело краснеть перед учителями. Четыре двойки за четверть! Это уж ты хватил через край. Из-за тебя мать заболела, и ее пришлось отправить в санаторий.

Тут я не выдержал:

— И вовсе не из-за меня, а из-за тети Доры. Мама сама говорила, что во всем виноваты пилюли тети Доры.

Отец смущенно кашлянул:

— Какое это имеет значение? Все равно я тебя приберу к рукам. Хватит бездельничать. Понял?

— Понял, папа.

— Ну и отлично, — грозно сказал отец.

Пробило шесть. Не знаю почему, но мне захотелось спать. Я зевнул и с тоской принялся листать учебники. Но тут раздался звонок, и я услышал громкие шаги и смех за дверью. В комнату ворвались четверо ребят с мячом.

— Привет, Марек! — крикнули они. — Почему ты не идешь на футбол? Собирайся скорей!

— Никуда я не пойду: надо готовить уроки.

— Вот ненормальный, он собирается готовить уроки! — загалдели они, стараясь перекричать друг друга.

До чего же они громко орали!

— Тише вы, — зашипел я, — разбудите пана Фанфару, он вам покажет.

Только теперь они заметили, что в комнате кто-то спит, и на цыпочках подошли к пану Фанфаре.

— А что это за тип на койке? — спросил Длинный Янек.

— Это пан Фанфара, наш новый жилец.

— А почему он днем спит? — спрашивает Янек.

— А когда ему спать? — говорю я. — Ночью он выступает в ресторане, а утром упражняется на виолончели.

— Он что, артист?

— Артист.

— А это что за щетки? — захихикал Длинный Янек и двумя пальцами взял с кресла усы пана Фанфары.

Я сердито вырвал их у него из рук:

— Никакие это не щетки, это усы пана Фанфары.

— Усы? — удивленно переглянулись они.

— Пан Фанфара выступает в ресторане как мексиканец, ему необходимы черные усы…

— И такая шляпа? — Длинный Янек надел сомбреро пана Фанфары и принялся рассматривать себя в зеркале.

— Да, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — это называется сомбреро. Такая шляпа с широкими полями защищает лицо от южного солнца, а «сомбра» по-испански значит «тень».

— Ага, — хмыкнул Длинный Янек, — шляпа что надо! Я видел такую в одном фильме. Эй, Марек, а почему твой Фанфара спит в наушниках, или это тоже по-испански?

— Дурак! Он спит в наушниках, чтобы ничего не слышать. Иначе он не смог бы уснуть.

— Он такой чувствительный?

— Да, он очень чувствительный, — вздохнул я. — А теперь уходите.

В ответ разбойник Янек схватил саксофон и пронзительно затрубил над ухом пана Фанфары. Пан Фанфара привскочил на постели, обвел всех непонимающим взглядом и, как колода, снова повалился на подушки.

— Лоботрясы, — закричал я, — убирайтесь!

К счастью, их не пришлось выгонять, они сами испугались и удрали. Я сел опять за уроки, но едва успел написать в тетради дату, как за окном раздалось громкое кваканье. Я сразу догадался: это Чесек и Гжесек — они всегда меня так вызывают. Ну, думаю, пускай себе квакают сколько влезет. Я не двинусь с места. Должен же я наконец приготовить эти несчастные уроки. Смотрю, а они уже ставят свои копыта на подоконник. Я сижу, как пришитый. Чесек подошел ко мне и спрашивает:

— Ты что, Марек, оглох? Что же ты сидишь?

— Проваливайте, — говорю. — Мне некогда. Я делаю уроки.

— Перестань дурака валять, — смеется Гжесек, — мы принесли блох. Ну, тех самых блох…

— Блох?

— Ну да, блох. Мы же должны завтра подбросить их семиклассникам. Ты что, забыл?

Где там забыть! Все правда. Был у нас такой уговор. Вчера на арифметике семиклассники напустили нам в класс майских жуков, и был страшный скандал: учительница подумала, что это наша работа. Вот мы и решили им отомстить… Но я притворился, будто ничего не помню.

— Мы обыскали во дворе всех собак, — рассказы вал Гжесек. — У нас в пробирке сто пять блох. Больше не удалось набрать. Как думаешь, хватит? — И он сунул мне под нос стеклянную пробирку.

— Пожалуй… пожалуй, хватит, — пробормотал я.