Неверная - [54]

Мне неприятно было это признавать, но Сомали разочаровала меня. Я надеялась, что попаду в страну, где для меня все обретет смысл, где меня примут, где я смогу найти свой путь и разобраться в себе. Но хотя я любила эту жару, этот ветер, эти запахи, все равно что-то не складывалось. Да, здесь я чувствовала себя дома, я знала, что меня поддерживают семья и клан. Но, несмотря на предупреждения Хавейи, я была не готова ко всем ограничениям и к тому, что за эту поддержку придется платить такую цену. Здесь всем до всего было дело. Полное отсутствие личного пространства и постоянный контроль изводили меня.

Исполнение роли, предназначенной мне кланом, субкланом, исламом, могло подарить мне ощущение гармонии: определенность в жизни, место в раю после смерти. Мне было бы проще, чем Хавейе, смириться с этим. Но я хотела большего, чем выйти замуж за Абшира и родить ему детей, – чего-то отчаянного, безрассудного. Я вдруг поняла, что платой за это ощущение себя частью семьи может стать потеря собственного «я».

Религия приносила мне утешение только потому, что обещала жизнь после смерти. Большинству правил было легко следовать: нужно было правильно вести себя, быть вежливой, избегать болтовни, не есть свинину и не пить спиртного. Но я не могла следовать тем правилам ислама, которые контролировали сексуальную сферу и разум. Я не хотела им следовать. Я хотела быть кем-то, найти себя. Остаться в Сомали и выйти замуж за Абшира означало стать безликой. Меня охватывала паника. Моя душа была встревожена; моя вера пошатнулась.

Я поговорила с Махадом о своих надеждах и страхах. Он заверил меня, что это – мысли, поиск ответов, смущение – всего лишь признак взросления. Брат сказал: «Просто будь честна, и все будет хорошо».

Я начала ходить в мечеть чаще, чем раньше, мне нужны были ответы. По пятницам я посещала центральную мечеть, слушала проповеди имамов. Я все еще была не согласна с ними.

Вы не имеете права спорить с имамом. И вы не можете спорить с миром Аллаха. Ислам – это подчинение. Вы покоряетесь здесь, на земле, чтобы потом занять место на Небесах. Жизнь на земле – это экзамен, и я провалила его, несмотря на все старания. Я была плохой мусульманкой. Во время молитвы я чувствовала, как ангел за моим левым плечом записывает все мои грехи. Я представляла, как окажусь у Райских врат с тоненькой книжечкой хороших дел и толстой, как Оксфордский словарь, книгой, где будут записаны мои прегрешения. Я хотела снова обрести веру, вернуться к Аллаху. Но я ничего не чувствовала, поэтому сказала себе, что, значит, Аллаху я не нужна. Я не достойна.

* * *

Не выдержав постоянных укоров Иджаабо и издевок Арро, Хавейя переехала к нашей тете, Ибадо Дхадей Маган. Тетя была директором госпиталя Дигфир; благодаря своим связям она нашла работу для Хавейи, а потом и для меня – в маленькой конторе, которую открыла Программа развития ООН, чтобы провести телефонные линии в сельские районы Сомали. Работа была не слишком интересной. Я должна была выполнять обязанности секретаря, но в итоге работала переводчиком при своем начальнике-англичанине, весьма озадаченном происходящим. Он встречался с делегациями из провинций, и я пыталась объяснить, почему им не могут просто выдать деньги на проведение телефонной линии. Начальник пробовал втолковать им, что нельзя обрывать и перепродавать провода, но люди разговаривали между собой, не обращая на него никакого внимания. Подчиненные не признавали его власть, но так как проект считался «многосторонним», начальнику предписывалось проявлять уважение к местным жителям и их способам действия, хотя у них не было ни мнения, ни методологии.

Работая в этой конторе, я начала понимать, сколько сражений идет на территории Сомали. Все чаще представительства ООН стали закрываться, а их сотрудники – уезжать из сельской местности, потому что там было небезопасно. Клан Хавийе организовал свое политическое движение – Объединенный конгресс Сомали – под предводительством Али Махди и генерала Мухаммеда Фарах Айдида. В Могадишо, находившемся под контролем Сиада Барре, пока было спокойно, но клан Хавийе восстал против диктатора на юге, а кланы Дарод и Исак – на севере.

На той же работе я вплотную столкнулась с сомалийской бюрократией. Почти все чиновники, которых я встречала, были совершенно невежественны. Они глубоко презирали все, имевшее отношение к gaalo, включая моего босса. (Gaalo обычно значит «белый неверный», хотя мама так называла и кенийцев.) Эти люди были совершенно не заинтересованы в своей работе и проводили время, обсуждая планы «перевода» государственных средств, то есть их кражи.

В Сомали государственная служба воспринималась как место, где распределяются налоги и взятки. Ни больше ни меньше. Я видела, чем это грозит – подрывает доверие общества.

Неудивительно, что, сталкиваясь с такой всеохватной коррупцией, люди искали утешения в словах проповедников, утверждавших, что все ответы содержатся в Коране. В организациях, созданных последователями Братства, не брали взяток. Многие сомалийцы перестали доверять банковской системе, а все сделки стали совершать в магазинах и на складах, принадлежащих членам Братства. Кроме того, Братство предоставляло нуждающимся бесплатные медицинские услуги, открывало медресе для неработающей молодежи, слонявшейся по городу, а по пятницам раздавало хлеб и мясо рядом с мечетями. Влияние Мусульманского Братства росло на глазах.