Nevermore - [4]

Этим суровым, хотя и вполне заслуженным выводом заканчивалась моя статья, а с ней — и декламация незваного гостя. Оторвав свой взгляд от бумаги, он скомкал ее и, не церемонясь, швырнул на мой рабочий стол.

— Итак, сэр, — произнес он, уперев руки в боки и с вызовом взирая на меня. — Полагаю, вы не станете отрицать, что эти не-бла-госклон-ные слова написаны вами?

— Ни при каких обстоятельствах я бы не отрекся от своего мнения! — холодно возразил я. — Но я настаиваю на своем праве получить объяснение: по какой причине вы вторгаетесь в мой дом?

— Ну, если до сих пор не скумекали, не так уж вы востры, как люди думают, суда по вашим цветистым оборотцам.

Эта отповедь вызвала у меня такое возмущение, что, невзирая на явное физическое превосходство противника (не говоря уж о том, что мои туго натянутые нервы были окончательно измотаны изучением книги Вальдемара), я приподнялся с места, готовый вышвырнуть наглого незнакомца из своего кабинета.

Но в этот самый момент вновь раздались шаги, и в комнату ворвалась какая-то низкорослая фигурка. Я узнал Джимми Джонстона, младшего сына купца, проживавшего в соседнем доме. За ним по пятам следовало с полдюжины закадычных друзей. Все они столпились в дверях, маленький Джимми возвел очи горé, по лицу его разлился восторг, словно он созерцал одно из признанных чудес света: покрытые снегом вершины могучих Скалистых гор, например, или ревущие водопады Ниагары.

— Это… это взаправду вы? — почтительно пролепетал наконец мальчишка.

Из объемистых недр незнакомца вырвался громкий хохот. Наклонившись, он отечески положил ладонь на плечо оторопевшего мальчишки.

— Вот именно, малец. Чтоб меня пристрелили, если ты не проворней умишком, чем некоторые повзрослей тебя. — Выпрямившись во весь рост, он запрокинул голову и проревел: — Я — полковник Дэвид Крокетт, он и есть. Наполовину конь, наполовину аллигатор с крепкими челюстями черепахи в придачу. Я стреляю метче, бегаю быстрее, ныряю глубже, дерусь крепче — и пишу лучше — любого другого человека во всей стране. — И, уставившись прямо на меня, кровожадно ухмыльнулся: — И я намерен живьем содрать кожу со всякого ползучего кротика, который посмеет заявить обратное!

ГЛАВА 2

В КОМНАТЕ СГУСТИЛОСЬ НАПРЯЖЕННОЕ МОЛЧАНИЕ, подобное моментам электрически заряженной тишины, отделяющей один раскат грома от другого. Хотя длилось оно недолго, я успел отчасти собраться с мыслями.

С тем фактом, что нависающая надо мной фигура доподлинно является прославленным полковником Крокеттом, я уже смирился. Кто бы другой, кроме этого персонажа, мог до такой степени оскорбиться критикой опубликованного им мемуара (надо сказать, абсолютно лишенного литературных достоинств или интересного сюжета)? Утомительный перечень подвигов Крокетта в качестве охотника, воина и провинциального оратора рисовал портрет автора — грубияна и недоучки, который превыше всего гордился истреблением четырех дюжин представителей вида Ursus americanus[3] за один месяц.

Явные недостатки этого произведения нисколько не умаляли его привлекательности в глазах широкой и вульгарной публики. Во всех книжных лавках страны можно было обнаружить множество экземпляров книги Крокетта, в то время как бесценные шедевры пребывали во тьме забвения. Подобная несправедливость терзает сердце каждого писателя, вынужденного следовать своему высокому призванию по суровому пути материальных трудностей.

Спешу заметить, что хотя и собственное мое положение было крайне тяжким, личные сантименты ни в коей мере не окрашивали моих суждений. Мои обзоры соответствовали самым строгим требованиям, и к ним отнюдь не примешивалась зависть, коей мог бы поддаться менее объективный критик.

А в данный момент мой гнев был вызван не столько незаслуженным успехом книги Крокетта, сколько издевательской ремаркой, только что отпущенной самим автором. Он сравнил меня, по крайней мере, намеком, с заурядным насекомоядным, с «ползучим кротиком», как он своеобразно выразился. Я догадывался, что то была довольно забавная игра слов, хотя и не мог судить, случайная эта оговорка или же злонамеренный каламбур.

Выпрямившись на стуле, я в упор встретил дерзкий взгляд Крокетта.

— Вижу, полковник Крокетт, вас удручает высказанная мною невысокая оценка вашего автобиографического повествования, — заговорил я. — Полагаю, такова естественная реакция всякого автора, чьи усилия не стяжали признания со стороны лиц, облеченных правом судить. Если вы посетили меня с целью уяснить эстетические принципы, на которых основано мое суждение, я рад буду служить вам. — Я выдержал краткую паузу, чтобы подчеркнуть эту мысль. — Но со своей стороны я должен прежде всего потребовать от вас объяснений непозволительного отзыва обо мне как о кротике, то есть о существе, отвратительном на вид и к тому же полуслепом! Полагаю, вы имели в виду сказать «критик»?

Гость наморщил лоб, явно озадаченный моими словами.

Когда я закончил, он вытянул губы, имитируя беззвучный свист.

— Что меня повесили, если у вас прямо изо рта не выходит златообрезанная, вручную отделанная, по семь долларов экземпляр Декларация Независимости, — заявил он. — Вас послушаешь, так мозги высохнут, как вчерашнее белье на ве-веревке. Что до меня, может, я каких ваших высоколобых слов и не знаю, но всегда отвечаю за свои. Можете именовать себя