Неведомые поля (сборник) - [4]

От кофе и завтрака она отказалась, но присела в халате к столу и начала жадно глотать молоко. Фаррелл еще ни разу не видел, чтобы она пила молоко. Лицо у нее было пепельно— бледное, глаза покраснели. Вид после разговора с матерью стал такой, словно она провела с этой женщиной десять раундов. Фаррелл спросил:

— Давно это с тобой?

— Девять лет, — ответила Лила. — Со времени созревания. В первый день — судороги, на второй — вот эта история. Мое причащение к женственности.

Она фыркнула, расплескав молоко.

— Дай еще, — сказала она. — Никак не избавлюсь от этого привкуса.

— А кто об этом знает? — спросил он. — Пэт и Джанет?

Так звали девушек, с которыми она делила квартиру.

— О Господи, конечно, нет. Я ничего им не говорила. Берника, разумеется, знает и доктор Шехтман — мой аналитик. И еще ты. Больше никто.

Фаррелл молча ждал. Врать она не умела и если врала, то сразу становилось ясным, в чем состоит настоящая правда.

— Ну, был еще Микки, — сказала она. — Парень, о котором я тебе рассказывала в нашу первую ночь, помнишь? Но он не в счет. Он наркоман. Глотает свой ЛСД в Ванкувере, нашел тоже место. Он никому не скажет.

Фаррелл подумал: интересно, обо мне какой-нибудь девушке случалось говорить таким тоном? Вообще-то сомнительно. Лила продолжала:

— Держать это дело в секрете было не так уж и трудно. Правда, от много пришлось отказываться. Я, например, никогда не могла участвовать в конных походах, а мне до сих пор хочется. И еще, когда я кончала школу, мы ставили пьесу. У меня была роль девушки в «Лилиом», но премьеру перенесли на другой день и мне пришлось сказать, что я заболела. Ну и зимой приходится тяжело, потому что солнце садится слишком рано. Но по правде сказать, все это доставляет мне куда меньше хлопот, чем мои проклятые аллергии.

Она засмеялась, но Фаррелл не ответил ей тем же.

— Доктор Шехтман говорит, что основа тут сексуальная, — сообщила она. — По его словам, вылечиться можно, но это займет много лет. Берника считает, что мне следует пойти к другому врачу, но я не хочу обращаться в женщину, меняющую аналитиков, как перчатки. Пат как-то за один месяц побывала у пятерых. Джо, ты бы сказал что-нибудь. Или просто ушел.

— Ты нападаешь только на собак? — спросил он. Выражение Лилиного лица не изменилось, но стул под ней заходил ходуном и молоко расплескалось снова. Фаррелл спросил еще раз: — Ответь мне. Ты убиваешь только собак, кошек и зверей в зоопарке?

На ресницах Лилы начали собираться слезы, увесистые, медленные, блестящие, словно ножи под утренним солнцем. Она не решалась взглянуть на него, а когда попыталась заговорить, в горле у нее что-то захрустело, словно ломаемый хрящ.

— Ты не понимаешь, — наконец прошептала она. — Ты даже представления не имеешь, что это такое.

— Что верно, то верно, — откликнулся Фаррелл. На эту фразу он всегда старался отвечать с предельной честностью.

Он взял Лилу за руку, отчего она расплакалась по-настоящему. Слышать ее рыдания было невыносимо, Фаррелла они напугали сильнее любого звука, который способна издать волчица. Фаррелл обнял ее, и она забилась у него в руках, словно севший на мель корабль, по которому лупят волны. Вечно мне достаются плаксы, с грустью подумал он. Каждая моя девушка рано или поздно начинает плакать. Правда, не из жалости ко мне.

— Не покидай меня! — всхлипывала она. — И зачем я к тебе переехала, знала же, что добра не выйдет, но только ты меня не покидай! У меня никого нет, кроме Берники и доктора Шехтмана, а они мне чужие. Мне нужен кто-нибудь еще, я так одинока. Не бросай меня, Джо. Джо я люблю тебя. Люблю.

Словно слепая, она шарила пальцами по его лицу. Фаррелл гладил ее по волосам, по шее с узелками позвонков и изнывал от желания, чтобы ее мамаша позвонила снова. Он ощущал себя умудренным, усталым, утратившим плотские позывы. Я снова влип все в ту же историю, думал он.

— Я люблю тебя, — повторяла Лила. И он отвечал ей, думая: все в ту же историю. Раз за разом повторять одну и ту же ошибку, в этом есть свои преимущества, и немалые. В конце концов, ты с ней осваиваешься, можешь изучить ее, добраться до самого дна, так что она станет твоей по-настоящему. Снова все та же добрая, старая ошибка, только на этот раз пунктик у моей девушки выглядит совсем по-другому. Но сути прежняя. Я влип все в ту же историю.

Домом, в котором жил Фаррелл, управлял человек лет тридцати-пятидесяти: темноволосый, тощий, подвижный и мучимый постоянным ознобом. То ли латыш, то ли литовец, по-английски он говорил плохо. Запах приводных ремней и стоялой воды исходил от него, он был довольно силен, но на странный манер, как бывают сильны небольшие, щуплые зверьки. Глаза его казались почти фиолетовыми и немного вытаращенными, напряженными — ужасные глаза ангела-провозвестника, внезапно пораженного немотой. Целыми днями он бродил по подвалам, простукивая трубы и разбирая на части лифтовые механизмы.

С Лилой управляющий познакомился всего через несколько часов после Фаррелла, в самую первую ночь, когда Фаррелл привел ее к себе. Едва увидев ее, человечек отпрыгнул в сторону, уронив обезноживший стул, который куда-то тащил. Он и сам свалился на стул и не попытался подняться, а только съежился, задыхаясь, отфыркиваясь, пытаясь одновременно перекреститься и состроить из пальцев рога. Фаррелл хотел помочь ему встать, но управляющий только взвизгнул. Правда, еле слышно.