Невѣста „1-го Апрѣля“ - [7]

— При условіи, однако, чтобы только не вмѣшались духи, — хотѣлъ прибавить Мишель, улыбаясь на этотъ оскорбленный тонъ.

Но онъ подумалъ, что маленькая иностранка выражается не совсѣмъ по-дѣтски и что вѣроятно она достигла возраста первыхъ длинныхъ платьевъ, того возраста, когда, преисполненныя своимъ новымъ достоинствомъ, молодыя дѣвушки живутъ въ постоянномъ страхѣ, чтобы съ ними не обходились, какъ съ дѣтьми. Онъ поклонился, не отвѣчая, дошелъ до двери и, освободившись отъ своего отяжелѣвшаго отъ сырости плаща, сталъ смотрѣть наружу, прислонившись къ каменному косяку.

Вмѣстѣ съ дождемъ спускалась свѣжесть, пріятно ослаблявшая натянутые нервы.

— Что, дождь все еще идетъ? — спросила немного смягчившись молодая дѣвушка.

— Меньше.

Наступило молчаніе, длившееся нѣсколько минутъ. Затѣмъ, видя, что Мишель выказывалъ самыя миролюбивыя намѣренія и даже добродушіе, иностранка наконецъ стала обходительнѣе, подошла и прислонилась къ противоположному косяку.

— Я не смогу вамъ предложить мой плащъ, набухшій отъ дождя какъ губка, сударыня, а я очень боюсь, какъ бы вы не простудились, — замѣтилъ спокойно молодой человѣкъ.

Она покачала головой.

— Не думаю, сударь; во всякомъ случаѣ, я предпочитаю холодъ темнотѣ, которую я ненавижу.

Въ глубинѣ часовни было, дѣйствительно, теперь темно, и гробница рыцаря, по которой непосредственно скользилъ послѣдній отблескъ свѣта, бѣлѣлась, неясная и безъ очертаній, въ тѣни.

Мишель улыбался. Велосипедистка прибавила:

— Эта полная таинственности часовня меня пугаетъ. Когда я увидѣла просвѣчивающую сквозь вѣтви колоколенку, я никакъ не думала, что войду въ гробницу. Но я не знаю этой мѣстности. Я здѣсь всего только съ субботы… едва ли пятый день… Этотъ рыцарь, похороненный здѣсь, какъ назывался онъ при жизни? Не идетъ ли о немъ теперь, когда онъ умеръ, слава, что онъ отъ времени до времени покидаетъ свое могильное ложе?

— Онъ имѣетъ эту славу, милая барышня, такъ какъ не смѣетъ грѣшить противъ долга, присущаго каждому порядочному легендарному покойнику; но, успокойтесь, я вамъ повторяю, что только въ атмосферѣ полуночи могутъ свободно дышать призраки. Что касается имени рыцаря, я, къ сожалѣнію, не могу вамъ его назвать. Посмотрите!

Мишель черкнулъ спичку и, приблизивъ ее къ гробницѣ, освѣтилъ слѣдующую фразу, глубоко вырезанную въ камнѣ: „Аллисъ была дама его сердца“, и затѣмъ слѣдовала другая: „Есть ли болѣе нѣжное имя?“

— Утверждаютъ, — продолжалъ молодой человѣкъ, туша спичку, — что покинутый какой-то пригожей владѣлицей замка, давшей ему клятву вѣрности, бѣдный рыцарь отправился въ Палестину. Раненный смертельно въ одной битвѣ и въ отчаяніи, что онъ не увидитъ болѣе ту, которую онъ еще страстно любилъ, онъ нашелъ пріютъ у пилигримовъ, поклявшихся ему отвезти его тѣло во Францію, но въ мукахъ агоніи рыцарь забылъ свое собственное имя и многія обстоятельства изъ своей прежней жизни. Онъ могъ только разсказать добрымъ пилигримамъ исторію своей любви и имя своей недостойной подруги. Это то, которое надписано на могилѣ крестоносца, сопровождаемое словами, произнесенными имъ, вѣроятно, въ видѣ извиненія въ томъ, что онъ забылъ свое собственное имя. „Есть ли болѣе нѣжное имя?“ Таково первоначальное преданіе. Впослѣдствіи народное воображеніе прибавило къ нему варіантъ, вдохновляясь этими нѣсколько темными словами: рыцарь богохульствовалъ, забывъ, что имя „Марія“ превосходитъ сладостью всякое человѣческое слово. Осужденный блуждать по лѣсу каждую полночь, онъ познаетъ высшій покой только въ тотъ день, когда, чудомъ, имя какой-нибудь смертной, написанное на стѣнѣ часовни, покажется его уху болѣе нѣжнымъ, чѣмъ имя Аллисъ и заставитъ еще разъ забиться его сердце. Если бы мы не были въ потемкахъ, вы увидѣли бы, сударыня, сколько добрыхъ душъ пыталось успокоить эту скорбную тѣнь, но это по большей части имена туристовъ. Преданіе добавляетъ, что влюбленный призракъ, очень ревнивый къ дамѣ своего спасенія, не потерпѣлъ бы, чтобы она принадлежала другому, а, ставъ вновь человѣкомъ, женился бы на ней самъ… Дѣвушки же этой мѣстности боятся такого замогильнаго мужа.

Молодая дѣвушка залилась смѣхомъ.

— O, Dear me! [3] вотъ сумасбродная исторія… Но прехорошенькая, неправда ли?

— Вы находите? Можетъ, тогда я былъ неправъ, сказавъ вамъ, что, по всей вѣроятности, этой постройкѣ немного болѣе ста лѣтъ. Средневѣковый духъ, зачавшій эту легенду, долженъ былъ родиться во времена „Эрнани!“ [4] Могила, впрочемъ, старше часовни, это большое утѣшеніе, но конечно ни въ какомъ случаѣ не восходитъ до крестовыхъ походовъ.

— Полно! — возразила съ упрямствомъ иностранка. — Эти соображенія нисколько не вредятъ истинѣ или самое меньшее правдоподобности исторіи. Палестина, замѣненная другой страной, и сарацины — другимъ народомъ, ничего бы не измѣнили въ этой легендѣ; рыцарь могъ жить въ какое угодно время.

— Увы, вы правы, — подтвердилъ Мишель. — Бѣдный, честный человѣкъ, которому измѣняютъ и который отъ этого умираетъ — исторія возможная во всѣ времена!

И онъ подумалъ:

— Не всегда отъ этого умираютъ; большею частью даже отъ этого вылѣчиваются, но благо ли это?