Невѣста „1-го Апрѣля“ - [2]

„Милый, дорогой братъ.

„Я тебѣ пишу не съ тѣмъ, чтобы доставить тебѣ удовольствіе, но съ тѣмъ, чтобы тебя побранить. Я сегодня утромъ говорила моему мужу: рѣшительно, болѣзнь увеличивается. Еще Бетюну куда ни шло ѣхать запереться въ Ривайеръ съ конца марта, такъ какъ онъ тамъ что-то строитъ въ Прекруа… Но я не думаю, чтобы голубятня С.-Сильвера была доступна украшенію. Но тогда?… Если я не вмѣшаюсь, братишка, то въ одинъ прекрасный день ты проснешься монахомъ картезіанскаго ордена. Это было бы жаль!

„Ты, значитъ, скучалъ въ Парижѣ? Нужно было пріѣхать къ намъ въ Каннъ. Сезонъ былъ чудесный! Май Бетюнъ разскажетъ тебѣ о нашихъ карнавальскихъ безумствахъ. Всего только три недѣли тому назадъ она насъ покинула со своими малютками, вызванная въ Парижъ, гдѣ она находится вѣроятно и теперь, по случаю болѣзни одной изъ своихъ старыхъ филадельфійскихъ знакомыхъ, миссъ Стевенсъ, проведшей также зиму въ Каннѣ… довольно скучной особы! но… однако на чемъ я остановилась? Ахъ да, я тебѣ попросту говорила, что хотѣла бы тебя видѣть здѣсь. Робертъ былъ бы въ восторгѣ отъ твоего посѣщенія. Климатъ юга настолько излѣчилъ его гортань, что онъ съ жадностью изыскиваетъ случай, чтобы упражнять ее политическими спорами, а ты знаешь, я недостаточно сильна въ этомъ; твой племянникъ только и клянется святымъ отшельникомъ Треморомъ, а у Низетты глаза такъ и сіяютъ, какъ только произносится твое имя… Что касается меня, я умираю отъ желанія тебя расцѣловать. Вотъ уже шесть мѣсяцевъ, какъ я этого не дѣлала… а мы оба съ тобой такіе любители писать письма, что до твоего послѣдняго письма мы перекинулись всего тремя письмами въ стилѣ телеграммъ. Поэтому ты понимаешь, что у меня есть тысячи вещей, которыя необходимо тебѣ разсказать… Моя голова полна проектовъ. Не смѣйтесь, милостивый государь, мнѣ 32 года, я на 14 мѣсяцевъ старше Васъ и чувствую ужасную отвѣтственность; это существованіе Вѣчнаго Жида или пустынника тебѣ совершенно не подходитъ, я хочу тебя женить, дорогой Мишель; я даже подыскала тебѣ жену.

„Почему я не сижу подлѣ тебя, на какой-нибудь изъѣденной червями старой кафедрѣ башни Сенъ-Сильвера, облокотившись на старый столъ, заваленный пергаментами. Мнѣ было бы такъ пріятно отвѣчать на твои вопросы: сколько ей лѣтъ, хороша ли она? Ей 22 года, братишка, и она хорошенькая, къ тому же ты ее знаешь. Ты ее видѣлъ у меня за обѣдомъ, кажется 6 лѣтъ тому назадъ. Въ сопровожденiи своей почтенной воспитательницы, боготворившей ее и нѣжно называвшей Занной, она провела въ Парижѣ нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы исполнить желаніе бабушки и изучить болѣе основательно языкъ, которымъ тамъ говорятъ и которому не выучатъ грамматики. Ты только что вернулся изъ какой-то варварской страны и собирался вновь отправиться въ Богъ вѣсть какую. У меня было приглашено около полдюжины человѣкъ и между ними твой другъ Альбертъ Даранъ, читавшій намъ нѣчто въ родѣ лекціи по археологіи, раскопкамъ, о Саламбо и о столькихъ скучныхъ вещахъ, что несчастное дитя заснуло, къ великому конфузу уважаемой воспитательницы…

„Ты помнишь, не такъ ли? Но я сжалюсь надъ твоимъ любопытствомъ. Дѣло идетъ о дочери мистрисъ Джексонъ, о нашей маленькой американской кузинѣ, о той сиротѣ, бабушкой которой была наша тетка Регина. Вотъ уже во второй разъ она осиротѣла, бѣдная Занна! Ея единственный родственникъ дядя, усыновившей ее, умеръ въ прошломъ году. Она пріѣхала въ Каннъ въ декабрѣ съ этой старой миссъ Стевенсъ изъ Филадельфіи, знакомой именно съ госпожой Бетюнъ, и сдѣлалась лектрисой этой послѣдней, не столько ради увеличенія своихъ доходовъ, сколько для того, чтобы чувствовать себя подъ защитой: странная вещь, когда подумаешь, что рѣчь идетъ объ американкѣ! Эта молодая дѣвушка — сокровище, мой дорогой Мишель! и добрая, сердечная! Правда, небогатая, — ты знаешь, что тетя Регина ничего не оставила, а наслѣдство пріемнаго отца болѣе чѣмъ скромно, но что тебѣ изъ того? Ты никогда не удостаивалъ взглядомъ всѣхъ тѣхъ особъ съ прекраснымъ приданымъ, которымъ я тебя представляла… Однимъ словомъ, эта прелесть меня покорила, и мой энтузіазмъ могъ бы еще долго говорить по этому поводу, но я жду, чтобы окончить мою защитительную рѣчь, когда буду имѣть тебя подъ моимъ материнскимъ взглядомъ. Какое торжество, братъ, если бы моему сумасбродству удалось женить мудрость!…

„Кстати, насчетъ сумасбродства, угадай, кого я видѣла въ прошлый разъ въ Монте-Карло? Она была проѣздомъ, вдова и болѣе чѣмъ когда-либо очаровательная женщина. — Франко-русскій союзъ, мой милый, или другими словами графиню Вронскую. Графъ умеръ внезапно отъ кровоизліянія въ мозгъ, и такъ какъ онъ умеръ безъ завѣщанiя, красавица Фаустина возвращается въ Парижъ такой же бѣдной, какъ въ тѣ дни, когда вы вздыхали, ты и она, подъ сѣнью Кастельфлора. Это вѣрно, что въ продолженіе семи лѣтъ она имѣла удовольствіе ухаживать за ревматизмами Вронскаго!

„Я, вполнѣ естественно, воздержалась обратиться съ разговорами къ этому ненавистному для меня созданію, и всѣ эти подробности узнала отъ г-жи Вернье, влюбленной въ нее. Между нами, мнѣ кажется, Вронскій не внушилъ Фаустинѣ отвращенія къ браку, — что въ высшей степени удивительно, — и у нея большая охота выудить себѣ новаго мужа; и вотъ, немного утомленная Невскимъ проспектомъ, она явилась попытать счастья въ окрестностяхъ Булонскаго лѣса. Она можетъ закинуть новую удочку въ Оперѣ будущую пятницу. Эта милая маленькая Вернье довела свою угодливость до того, что дала ей свою ложу. Видишь, я не довольствуюсь болтовней, я сплетничаю.