Неужели я умру? - [45]

— Шаду… Не надо… — с трудом шевеля губами, произнес Деданж.

Я плакал. Сверху сыпались удары, которые причиняли невыносимую боль, отнимая с каждым разом больше воздуха. Но я готов был умереть, чем подобно собравшимся зевакам бездействовать с глупым лицом.

— Сержант! Прекратите это безумие! Прошу Вас, они получили сполна, — раздался до боли знакомый интеллигентный голос.

Удары беспрекословно остановились, и обидчик покорно отошел в сторону.

— Вот что я ценю в людях, Шаду! Дисциплина! Твой отец достиг бы самых высоких вершин, если бы не его гордость…

— Вы хотели сказать честь, мистер Руст, — откашливаясь, произнес я.

— Запомни, мальчик, в жизни действует только один принцип: если не можешь победить честно — просто победи. Ты, твой отец, месье Деданж — ничтожества! А справедливо это или нет, никого не волнует.

Перед глазами все расплывалось, но я смог разглядеть за спиной мистера Руста снежную фигуру Мортем, которая улыбалась, сверкая ненавистным взглядом. Моя боль приносила ей радость, но, несмотря на тяжесть моего испытания, назло ей я произнес:

— Спасибо вам, мистер Руст! Благодаря Вам теперь я точно знаю, как надо жить, и только сильнее полюбил жизнь. Но я готов в любой момент отдать ее за близких мне людей. Мне жаль Вас, правда, жаль. Ведь Вы одиноки и затягиваете других в свое одиночество.

Я кинул взгляд на избегавшего встречи с моими глазами Лимерция. Его сотрясал страх от произносимых мною слов.

— Да, мистер Руст. Вам все всегда сходило с рук, и Вы чувствуете безнаказанность. Власть вас ослепила. Я клянусь Вам, что не буду держать зла и прощаю Вас здесь и сейчас. Вы несчастны, вы никому не нужны, и, умирая, Вы не будете бояться встретить смерть. Вы осознаете, что нет ничего действительно ценного, что можно потерять при жизни. За секунды Вы все переосмыслите и сделаете неопровержимый вывод: я — существовал. А это хуже, чем смерть! Слышите ли Вы в моих словах ненависть, мистер Руст? Нет! Это сочувствие…

Даже ночь не смогла скрыть накрывшую лицо Руста бледность. Его как будто пошатнуло в стороны. Самоуверенная ухмылка с лица сбита. Затем он силой заставил вернуть себе маску властолюбия.

— Это все лирика ничтожного человека! Забирай своего калеку, и убирайтесь из этого города навсегда, либо я превращу вашу жизнь в существование!

Я поднял полуживое тело Деданжа и, разрезая волны обомлевших людей, принял отступление.

Глава 34

Долгое время я не мог избавиться от преследуемого меня чувства ненависти. Просыпаясь утром, я пытался отпустить, перевернуть страницу пережитого в тот вечер, боролся с призывами отмщения. Но это было невозможно, невыносимо, беспощадно. Каждую ночь меня посещал один и тот же сон. Роковой фрагмент повторялся до самого моего пробуждения: в окружении безликой толпы бездыханно истекает кровью мисье Деданж, и всем этим довольствуется презрительный взгляд Руста. Он повторяет одну и ту же фразу: «…я превращу Вашу жизнь в существование». Я пытаюсь ударить обидчика, но это получается издевательски слабо и лишь раззадоривает окружающих. Я кричу Лимерцию: «Сделай же хоть что-нибудь! Прошу тебя!» Он молчит, и нет на его лице ни сострадания, ни насмешки — безликая физиономия. И так каждый день. Что-то шепчет мне о мести. Убеждает меня, что это единственное избавление от разрушения души. Это не мой внутренний голос, наверное, как раз-таки Вестос сдерживает меня от возмездия.

Это превратилось в борьбу с навязчивыми мыслями, беспощадно атакующими сознание. Иногда они настолько завладевали мной, что я, сам того не замечая, терял ощущение реальности. Я молил Всевышнего наслать на меня забвение и больше никогда не вспоминать те самые минуты, которые оставили столь болезненное клеймо на душе. Но чем сильнее я сопротивлялся, тем хуже мне становилось.

Месье Деданж жил теперь у мамы с папой. Каких только усилий стоило папе убедить маэстро согласиться на это предложение. Когда я принес спрятанный портрет его супруги, Деданж на мгновение забыл о посетившем нас, как он любил говорить, приключении. Он плакал и смеялся, целовал изображение жены и заботливо обращался к ней: «Как я рад тебя видеть! Ну как ты? Я так волновался». Что-то в нем изменилось: он больше проводил времени в одиночестве, но на лице его не было и намека на уныние. Иногда я как будто слышал его мысли, разделял его тоску по мастерской, воспоминания о жене. По вечерам мисье часто беседовал со мной и говорил, что мне необходимо перестать бороться, принять происходящее и помнить, что жизнь справедлива.

— Когда ты борешься, ты не принимаешь изменения, Шаду. Я знаю, как трудно избавиться от истощающего чувства мести, как сложно не судить. Ты должен работать над собой, продолжать вести внутренний диалог. Этому было суждено сбыться, дабы вернуть твой взор к горизонту мудрости. Мы и есть творцы. Любовь, радость, милосердие, так же как и ненависть, гнев, зависть — дети своего творца. Так люби же своих детей!

— Разве возможно полюбить то, что разрушает? Как же избавиться, если не бороться?

— Признать, Шаду! Не прятаться, а сказать себе: «Да, все это есть. Я говорю всему происходящему: «Да» и продолжаю жить созидая».