Неуважительные основания - [3]

И неизлечимом дне:

Коротко замкнулся и прославился книжно,

Совместно

Заплетенный, замоленный свет.

Причина неизвестна.

«Засыпая в трухлом такси я думаю…»

Засыпая в трухлом такси я думаю о небе перерезанном прожектором;

Этот сходящийся рельс повторялся колеями осенних дорог.

С тех пор я навсегда ушел от любви-геометрии.

Знаю только: ничего не имею против своей смерти.

Однако, я несомненно живу, потому что ношу монокль.

Vedesti al mio parere ogni valore,

E tutto gioco e quanto bene uom sente,

Se fosti in pruova del signer valente,

Che signoreggia il mondo dell’onore;

Poivive in parte dove moia muore,

Etien ragion nella pietosa mente:

Siva soave ne’sonm alia gente,

CheI cor ne porta sanza far dolore.

(Quido Cavalcanti).

Диалог

(Второе лицо без речей)

В бумагу высох, на тебя шуршу.

Я целый день словами порошу,

Что далее, то чаще да сырей

И злей, чем разстригаемый ерей,

Зрачков оберегу колючий лак

И страх, играющий скулою, как…

– Упрека ли боишься по весне?

А если бы и да? – он вовсе не

Острей, чем твой незаменимый шприц. –

Под вечер остывает щекот птиц,

А только расседаются в ночи

Противные сороки да грачи.

Скрипя, что не даешь себя обуть

И отложить презлющий «добрый путь». –

– Хоть ихний храп и не совсем неправ,

Не говорю: перемените нрав,

Но… – Этот камень унеси с собой:

В нем трещина, а все он голубой.

И что внизу я нацарапал вам

И не на память, и не по глазам,

Которым не навязываю спор. –

– Кармин и пудра невеликий сбор

А времени то много у тебя. –

– Цените выдержку, не теребя

Прошу: не поцелуете на чай?

– А оглянуться то же некогда, поди, –

Прощай!

Меркаба

В Женеву малоезжий путь

  Светлей пути в Дамаск

Его огней не отпугнуть

  Многолеорду каск.

Мне, будто, восемнадцать лет,

  Меня не проведут:

Я вижу полосатый плед,

  И надоконный прут.

Через пятьдесят пять минут,

  Не изменяя курс,

Пересекать не преминут

  Нагорный город Курск.

Но (не определю) разъезд

  Или, размыв пути,

На выключенье ранних звезд

  Настаивал идти.

Там непомерною звездой

  Горела медь свистка,

Над отуманенной водой

  Светающе легка.

Так больше не цвела сирень

  А золотой жасмин

С тех пор не обращал плетень

  В глазурный каолин,

Всего же волшебства острей

  Был чуткий паровоз,

Сквознейший балерин кисеи

  И тени от стрекоз;

От рельса золотой росы

  За облака ввинтясь.

Святые осенял часы

  Земленебесный князь.

Им кто то, видимый едва,

  Кому то говорил,

Я и не разбирал слова,

  Но голос звонкий был.

Припомню паровик,

  Пожалуй потому –

Что с этого в любви привык

  Не верить ничему.

Всеосияиней луч косой

  Застраховал меня

Неслышней поступи босой

  Прозрачнее огня.

12 августа 1915 года на Буге, ночью, когда было страшно.

Диагноз

Из благоустроенной пасеки трут навсегда изгоняется,

И не надо, подруги, никакой идеализации…

Такси было расхлябанное,

Карбид вонючий:

Векрнулся усталый, но не раскаянный;

Залюбовался ее ключицей –

Освешение? – Закат за спиной колдовал. Тишина

За стеной промышляла охрипших ступенек…

А необходимо сказать, что она целый день была чрезвычайно нежна:

Подготавливалась экстракция денег.

И подкатывался щитовидный вопрос,

Конфузом: догадался – не догадался?

Притаился в ней от каблука до плачевно сожженных волос,

До гусиной улыбки, неоценимей семнадцатилетних признаний,

Что, что?.. Король собирался на подвиги –

Снарядился он на беду:

В поход трубили о вторнике

В среду объявился в плену.

…As ravens, screch – owls, bulls, and bears,

 We’ll bell, and bawl our parts,

Till irksome noise have cloyed your ears.

 And corrosived your hearts.

At lost, when a sour quire wants breath,

 Our bodies being blest,

We’ll sing, line swans, to welcome death

 And die in love and rest.

(I. Webster).

«На щуплой бумажной ленте спешили слова…»

На щуплой бумажной ленте спешили слова от Мальты, Оттавы, Посьета,

Уржумки, Дублина, Стокгольма, Тимбукту, Уайна, Сингапура.

Повторились правильно, только, сразу, предел 2 сантиметра –

Два города стали: это солнце весны расцвело во Владивостоке

И разорвался закат, ионизуя осенний прилив Сен Луи Патози.

22 Mars 1914. Paris

На улице муниципальная машина

Вертится и размешивает грязь –

Свет не разведет своего клина:

Солнечный свет не газ.

Ну! Как эта канава раскапывалась –

Не упоминаем мы –

Где то многоэтажными шляпами

Direction Etoile-Italie.

На улице проблески обыкновенного бензина

Муниципальный велосипедист;

Машина всяческого значения и смысла,

Вертится день между крыш.

Размешивает, но не рассмешит

Необутые ветки лип

Необузданный ветер липкий:

Неопознанная вещей лепкой

Статуя просто грязь.

Нами же создан свет.

Не нам только мост разведет

Лай своего пролета.

Что убедительней рычага и клина?

Что смелей, чем стремительный солнечный кран?

Свет! Свет! Свет! – бесконечно делимый –

Не газ, не фонтан,

А вот эта вот, необгоняемая улица

За огнем фонари и ацетилен

Окно, пол, лимонный соус, курица –

Маклореновский ряд дилемм.

«Сколько бы я не крестил зулусов…»

Сколько бы я не крестил зулусов,

На пари – они меня съедят

В утверждение трансцендентальных вкусов

Той страны, где зреет кокотаж.

Право! – Отслужившего билета

Легче, отвалился день

Не подставили ему корзины,

Полируя регулярный стаж.

Прочерчиваюсь без перспективы.

Даже свистать – загадится

Корней угольного отложения –

Оттого – стыжусь, забыв ея заглавьице,