Неуважительные основания - [2]

  Где это сердятся турники?

  Сколько морщин в этой улыбке!

  А башенные науки

  Шевелят робко

  Меловой милый лунь для луны

Проявлять ли теперь этот негатив?

НЕИЗБЕЖНО!

Потому что только воздух была песня

  (Несмотря на совершенно невыносимую манеру отельной

  прислуги отворять в отсутствии, окна на улицу)

Нет! Нет! Нет! Не поздно

И весть еще дрожит

И не будет тебе никакого сахара

Пока не уберут, не утолкут трут

Растоптанные войной над землей озими

Жалооконное

  О горестной доле,

  О канифоле,

  О каприфоле

    Безграалие на горе

И не видно ни краю, ни отдыха

Ах! Не хватило краски вина

   Кто, г‑спода, видел многоуважаемого архитриклина?

   Ясно разваливается голова на апельсинные доли;

То говорун дал отбой:

 Под тучей ключ перевинчен

 И когда падают деньги –

        звонок

 Когда падает палка –

        стук

 Когда падает…

        НЕТ!

Пегая поляна

   Палево бела

   Плакала былая

   Плавная пила.

     Кириллицей укрыть

     Кукуя видел?

НЕИЗБЕЖНО

И перебросился день

  День?

Так!

  Угарали коралловые сумерки

Вспомните меня

  Сумерки умерли

В многоледяной бридж

  И

   PAL MAL BAL

  Увял

  Платок

  Плакат

  На ток

  Окол –

  до –

  вавший УНОСИМЫЙ газ.

  Со скоростью

  Превосходящей все последние изобретения в этой области.

Благодетели! Зовите пожарных:

Начинается мировая скорбь.

Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

Февраль 1914 года

Перчатка, щетка и подсвечник

L’églantine est a la rose

Ce que le cerf est à l’etang,

Oyez la méthamorphose

D’un serf en prince charmant,

Oyez la méthamorphose

D’un ourse en ecuyer bleu

La rose a vainqu la rose

Le buisson blanc est amour.

(Max Jacob)

Перчатки, щетка и подсвечник

(Перед зеркалом)

Ветер очень долго рулил по озеру, и умер. –

Оттого оно осеннего листа,

Над стерней берега

И разсеменилось много, много корешкой.

Раковина ли, купавка ли, туча или, прости Господи, земская камера

Никак не прибьется от севера;

Может быть, исходя будущим огнем хвороста –

Хвойно вершинит фитиль огарка,

Сквозь прозрачный рюш обведенных золотом облаков.

От воды к небу, от неба к воде не мерно.

Ветер долго ломал песок, холмик над останками третичного перламутра;

Озеро выросло в лодку и, обгоняя стрекозиные отражения, ищет знакомые причальные места

Много борозд по песку строчено, мерено;

Отвори мне двери, ради всех богов.

«В тяжести вся опора…»

В тяжести вся опора

В скорости – высота:

Города погода

Дернулась, перевернулась – была.

Расчеркивайтесь же, прокалыванья –

Все переплелось в лицо;

Пришло; стало; поняли: притворяешься,

Пристальное колесо!

Только ровнее

Томный рему:

Тростники залетные,

Проволочная корма,

Милости не по адресу –

Перемешали, верно, в трубе.

Мольбища огненные, безследные, пасочные.

Восковые…

Сколько жалости

В этом больном кулаке.

«Радовался же

Горизонту над тополем?»

Непереубедимая моль.

Соображай, расклинивайся,

Свертывающийся толь.

Запомни: ветер нашлет надежду на траур

Дождь – бисер

И некчему заставлять себя завтракать,

Мыши, – кот на крыше.

Курильщик

Папирус очень сомнительной пустыни Египта

Обручения (два) – оазисы ли?

Одно видимое желание золотого слитка,

Другое на молнию претензии.

Не найти лощеней базальта на Ниле

И где полагается кварцевый обелиск.

Замкнутые медленно, но верно, сблизятся,

Одно ни причем – нет никаких улик,

За другим – только видимость,

Как заведено – мертвая и очень непрочная.

Мало ли ее такой славили?

И над этим полночным отчаяньем

В бескорыстии недосягаемом

Жертвенник Авеля.

Неизменно поворачивается вопрос «очень умный».

«Каин, где твой брат?»

Но и ответ, так же давно зазубрен,

Как и весь исторический шеколад.

Происходящее в том отдаленном лаке

Ноет о потопе,

Кое чьем гневе

И т. д., попался и света не видать тебе,

Если не сделаешь ничтожного движенья.

«Предрассудки брошены, ими не пугаюсь…»

Предрассудки брошены, ими не пугаюсь:

Подчиниться им возможна стала роскошь.

Через улицу, стаканы, стайкой

Перебегают зайчики, –

Не застрянут, не застынут, в джин –

Это ли охота?

Где обещан сбор?

Только около стального сота

Пара, как один,

Горят и говорят о том, что день был сыт –

Вовсе выжат

Вовсе выжить

И –

Если бы не заставлять, то не взошел бы на востоке в кровь

Опять. – Опять

И не найти конца

Глазастой гусенице злой вокруг сосны.

А удержи дыханье – перестанешь быть

И это все почти что на вине.

Но не про это жук

Жует из Жьювизи:

«Можно удержать и без ужимки нить:

Жарко жаловаться».

Все равно – рассчитываться

Или еще налить,

Пренебрегая возрастанием за салфетками бархата

И полтора пера.

Заклеиваться марками

До другого дня.

«Не надо ни боксировать, ни фехтовать, ни плавать…»

Не надо ни боксировать, ни фехтовать, ни плавать.

(Ах! Если бы можно было и думать и думать, и радоваться и плакать!)

Надо смотреть на доску, на рамочника, на пламя,

Проводя на бумаге мягкие буквы, уводящие память.

«Снова славится вечер властный…»

Снова славится вечер властный

Неукоснительный амулет

На разочарованный и атласный

Небу индукционный след.

А и непредусмотрительными видами

Те, воображающие, не осуществя, вину. –

Пыльно водам,

Пробежавшему огню в саду

Через пепельницу.

Уходящие ко взрывам птицы.

На застывшем

Устарелый знак последних откровений –

Голова готова спрятаться под снег – крыло,

Да еще она видна от брызог.

Перепряжа.

О увядшем шуме и вольтаже ламп.

Умершем до жизни