Неуставняк-1. Книга 1 - [33]

– Это тебе на добрую память! – услышал я прощальный рык Медведя.

Память моя хорошо зацепила это посвящение во взрослую жизнь.

Спасибо тебе, мой озлобленный зверь – этот урок был нужен, чтобы в будущем не совершить ошибки, стоящей одному свободы, а другому – жизни.

Многие, не поимев подобного общения и не вынеся из него зерна знания и понимания, превратились в бурном море служебных будней в щепки, которые бросает из стороны в сторону пока не прибьёт к берегу или пока не потонут, набухнув от невзгод и трудностей армейской действительности!

Весь полученный провиант был перенесён в купе №3, которое через двадцать минут превратилось в склад – на спальных полках размещались коробки с продуктами по их родовой принадлежности. Во время следования в пути я проявил определённую смекалку, выдавая на четырёх человек на один приём пищи по две банки каши и одной банке тушёнки. Тем самым была достигнута экономия, которая позволила продержаться пять дней пути. Голодно не было, просто ещё не привыкшие к холодной и твёрдой пище желудки долго не принимали эту еду, а для перекуса я всем выдал по пачке галет13.

Солдатские галеты прекрасно утоляют голод, если ты к ним привык, а также успокаивают аппетит, если ты их ешь впервые. Одним словом, все были сыты и накормлены, чего нельзя было сказать о других новобранцах нашего поезда.

Мы ехали долго, муторно, жарко, холодно и душно. Сержанты собирали деньги, чтоб вместе с нами пить водку, которую заботливая проводница предоставляла по первому требованию. Офицеры закрылись в купе и не выходили из него, мы же совершенно не ощущали их присутствия.

На остановках не выпускали, но добрые граждане, встречавшие поезда и провожавшие своих близких, услужливо бегали по нашим поручениям – в основном просили принести сигарет или купить в пристанционных буфетах парочку, тройку куриц, которых мы с остервенением рвали зубами, чтобы потом тщетно стараться их прожевать. Куриц в то время явно выращивали на резиновой подкормке, от которой эластичность их плоти была идентична велосипедным шинам.

К слову сказать, с нас денег за принесённые продукты и сигареты никто не брал, от этого было как-то неловко, но каждый вестовой, как правило, говорил: «Бери на здоровье, денег не надо, побереги, ещё пригодятся. Вырастешь – поймёшь». Мы хватали дополнительный харч и ныряли в купе, чтобы за столиком молча его уничтожить.

Историй о собственной жизни хватило на день, анекдоты протравили за час и поэтому все пребывали в праздном безделье. Интересовало одно: как там в войсках, в десанте, в учебке? Иногда в купе заныривал сержант и рассказывал невероятные вещи про десантирование машин, о том, как трудно служить и как его друзья по учебке воюют в Афганистане, и мы мечтательно примеряли всё это на себя.

…Эта поездка делала историю, которая вписавшись в наши сердца никогда не забудется! Чего стоила только встреча со спортсменом, жившим в нашем купе, который имел четыреста прыжков с парашютом!!! Его опыт просто давил, заставляя кулаки чесаться, чтобы доказать и свою состоятельность. Но только назначенное сержантами братство не давало внести в пьяные мысли и коллектив раздор и мордобой.

И знаете, я потом горько пожалел, что тогда за гордость его неуёмную не набил рожу этому хилому мастеру спорта, убившему впоследствии своего командира взвода, понадеявшись на собственную исключительность!..

В то время я уже виртуозно расправлялся со стаканом водки и мог безболезненно переварить литр, чувствуя с утра лёгкую потерю здоровья. Большие количества меня не прельщали, и потребности в них не было, но среди нас находились и профессионалы, которые знали, что такое опохмел!

Вечером, сделав распоряжения своим помощникам по раздаче провианта, я в составе нашего купе позволил себе немного выпить – закуской выступала общественная тушёнка, запивали остуженным чаем. Конечно же, мы всем вагоном перезнакомились и перебратались. Парни напились в хлам, а я в первый раз позволил себе не вести меня до точки и выпил не более стакана. Ответственность если и не трезвила, то останавливала на дальнем подступе к потере рассудка, и потому пьяные уговоры на меня не действовали. Я залез на свою полку и попробовал прочитать посмертное послание неизвестного героя, но шум не позволял сосредоточиться, и я, свернув листы, положил их в оставшиеся от изъятого паспорта корочки. Во время движения строем до станции, при долгом стоянии перед погрузкой в вагон я пробовал рассуждать о поступке нашего Третьего, но скоро пришёл к выводу, что Четвёртых природа не держит и уничтожает сама.

Утро следующего дня почти все встретили с барабанной дробью в собственных висках, и организованного завтрака не получилось. Я своим помощникам, а ими оставались те три дневальных, что накануне были назначены мне в подчинение, приказал раздать на каждых четырёх человек по три банки каши и по одной пачке сухарей, но только малая доля этого провианта была уничтожена. Через час эта тройка вновь прошла по вагонам, чтобы собрать несъеденный провиант и вернуть его на продовольственный склад.

Утро первого дня принесло восемьдесят процентов возврата, обед – пятьдесят. Положение с питанием переставало быть критичным, и если учесть, что о реальном запасе тушёнки могли предполагать только товарищи в погонах, а знали лишь я и Костя, то жить было можно. Вечер первого дня пути для роты наступил почти сразу после обеда. Сержанты в очередной раз занесли водку в купе старших командиров и проследовали вдоль наших вагонов с целью, собрав немного денег, опохмелиться всем личным составом. Те немногие спортсмены, которые принципиально не принимали её, проклятую, живо назначались старшими над кем-нибудь или ответственными за что-нибудь. Вы, наверное, представили хаос? Нет, хаоса не было, а был пусть и пьяный, но железный армейский порядок. Во время следования одно купе освободили и в него заселились офицеры от разноцветных войск. Их сержанты иногда появлялись, но сокращали свои визиты до минимума. Для связи с личным составом цветных возле купе стояли двое посыльных из числа ополченцев. Посыльные поочерёдно менялись, но были и преданные этому посту, упорно отказывавшиеся его покидать.