Неупокоенные - [11]

Я спросил, нет ли у нее при себе фотографии отца; мне бы не мешало ее иметь. Эту просьбу она предугадала, хотя фото из сумочки доставала и передавала без особой охоты. На снимке был худой долговязый мужчина в зеленом твидовом костюме. Кустистые брови, белоснежные седины, стальные очки-велосипед — в общем, строгий вид старомодного академика. Такому место среди керамических трубок и толстых ледериновых томов.

— Я верну, — заверил я, — только сделаю пару копий.

— Ничего, у меня есть, — ответила она. — Держите у себя сколько будет нужно.

Ребекка спросила, не смогу ли я сегодня за ней приглядеть, пока она делает в городе дела. Она работала в недвижимости, и ей надо было посвятить одному вопросу пару часов. Между тем у нее есть опасение, как бы тот человек не подошел к ней прямо посреди города. За это она предложила внеурочные, но я отказался. Все равно заняться особо нечем.

И я весь тот день за ней проездил. Ничего такого не произошло, никакого мужчины с устарелым коком и шрамами на лице видно не было. Занятие, что и говорить, нудное и утомительное, но по крайней мере я был свободен от необходимости возвращаться в свой дом, не вполне пустой. И я шел за этой женщиной тенью, чтобы мои собственные призраки не стелились тенью за мной.

Глава 2

Мститель прогуливался по настилу в Олд-Орчарде, неподалеку от того места, где из лета в лето стояла будочка Гадальщика. Теперь старика здесь не было — может, помер? Помер или больше не может демонстрировать свои трюки: глаз замылился, слух прижух и затупился, память стала дырявой и уже не вмещает в себя с прежней исправностью поступающую информацию. Интересно, вспоминал ли балаганный кривляка его перед смертью? А что, вполне вероятно. Разве не свойственно человеку, тем более такого склада, забывать мало, а от накопленного ни в коем случае не избавляться?

Талант Гадальщика мстителя очаровывал. Тем прохладным вечером на исходе лета он, прежде чем приблизиться, неброско за ним часок наблюдал. Да, удивительный и, прямо сказать, неожиданный талант в таком маленьком, странного вида человечке, окруженном в своей бесхитростной будке всякими дешевыми безделушками. Вот так, на глазок предсказывать, разбирать человека на части почти машинально, вырисовывать картину его жизни за время, которое у многих уходит лишь на то, чтобы взглянуть на стрелки часов. Время от времени мститель к этому месту возвращался и, укрывшись в людской толчее, наблюдал за Гадальщиком с расстояния. (А даже тогда замечал ли его этот человечек? Не озирал ли исподтишка пугливо-подозрительным взглядом толпу, высматривая с цепкой зоркостью того, кто, быть может, слишком близко на него смотрит, чутко шевеля ноздрями, как кролик, чующий приближение лиса?) Быть может, потому он, мститель, сюда и вернулся — как будто бы Гадальщик по какому-то маловероятному совпадению мог здесь остаться и, вместо того чтобы бежать куда-нибудь в более теплые края, стоял сейчас и встречал предзимье, глядя на серое пустынное море.

Встреть его все же здесь мститель, что бы он ему сказал? Научи меня. Скажи, как мне распознать человека, которого я изыскиваю. Мне будут лгать. Я хочу научиться, как различить ложь, когда она будет сказана. Надо ли было объяснять, для чего он сюда вернулся, и стоило ли рассчитывать, что маленький человек ему поверит? Конечно, да. Ведь ложь мимо такого человека не проскользнет.

Но Гадальщика давно уже нет, и от той единственной их встречи осталась лишь память. В тот день на руках мстителя была кровь. Задание выпало сравнительно несложное: упокоить загнанного, со всех сторон уязвимого человека, который по слабости своей мог не устоять перед соблазном выменять то, что знал, на защиту тех, кто его разыскивал. С того момента как он бежал, жить ему на этой земле оставались если не минуты и секунды, то уж во всяком случае дни и часы, не более. Когда пятый день перешел в шестой, он был найден и лишен жизни. Свою кончину он встретил скорее в страхе, чем в боли. К бессмысленным пыткам и истязанию Меррик был не склонен — ведь в последние свои минуты, осознавая непреклонность того, кто за ними, пришел, жертвы и без того испытывают мучения. Он профессионал, а не садист.

Меррик. Так его тогда звали. Так было написано в метриках, этим именем его нарекли при рождении, но теперь оно ничего для него не значило. Меррик был убийцей, киллером, но убивал он не для себя самого, а для других. А это большая разница. Человек, убивающий для себя, ради своих каких-то целей, по своим соображениям, находится в плену у своих эмоций, и такие люди делают ошибки. Прежний же Меррик был профессионалом — отстраненным, с холодной отчужденностью. По крайней мере, так он говорил себе сам, хотя в минуту ледяного спокойствия после убийства иной раз исподволь чувствовал, что ощутил от этого акта удовлетворение.

Но прежнего Меррика, славного Меррика-киллера, больше не существовало. Его место постепенно занял другой человек, сделав его в процессе того вытеснения обреченным. Но что можно было поделать? Быть может, прежний Меррик стал умирать с той самой минуты, как на свет появился его ребенок. Тогда воля его ослабла и он невосстановимо сломался от осознания того, что в мире теперь существует она, его девочка. Мстителю снова подумалось о Гадальщике и о тех минутах, что они провели в той его загородке.