Неумерший - [11]
Когда моряки закричали, что показалась земля, я всё ещё ничего не мог разглядеть. Ничего, кроме морской топи, посреди которой завывали болотно-зелёные волны с бронзовым отливом. Разве что длинные бурлящие гряды пены далеко впереди возвещали о внезапном воздвижении каких-либо поглощённых морем земель. Подле меня, запрокинув голову, сидел Альбиос: он смотрел на птиц, и только тут я понял, что они целыми стаями кружились над водами, к которым мы двигались. Наблюдая за вальсом чаек и моёвок, я всё ждал неуместного появления какого-нибудь грозного ворона или ястреба, но меня оглушали гул ветра и океана и пронизывающий крик пернатых. В этой суматохе я не мог различить, кружила ли в небе крылатая угроза.
Несмотря на то что были мы ещё в открытом море, Науо велел спустить паруса. Он не хотел искушать судьбу и подходить к острову слишком близко, чтобы нас не вынесло на берег, где подстерегала угроза похуже кораблекрушения. Сумариос, который тоже окидывал взглядом горизонт в поисках земли, принялся бранить капитана. «Мы слишком далеко от берега, – кричал он, – нам негде высадиться». Пока эти двое спорили, я наконец мельком оглядел цель нашего странствия. Перед нами, едва виднеясь над рифами, простирались тёмные очертания прямо среди волн и подводных скал. До них, казалось, ещё далеко, не меньше половины лье, и они вовсе не были похожи на остров. Это была вытянутая и плоская земля, как перешеек или мол, она едва выступала над поверхностью океана. Временами, когда наше судно низвергалось к подножью волны, эта земля пропадала из виду. И только когда корабль вновь взгромождался на гребень волн, мне чудилось, что перед нами расстилался целый архипелаг небольших островов, будто чёрные спины чудовищ всплывали перед нами.
Спор между Науо и Сумариосом становился всё жарче. Капитан вознамерился высадить нас в коракль[38], который матросы как раз готовились сбросить на воду, однако Сумариос рассвирепел и открыто обвинил его в намерении пустить нас ко дну. Озисмские матросы вели себя всё более агрессивно. Они вооружились ножами, а некоторые – плотницкими топорами, оружием, не таким уж опасным для наших мечей и копий моего сотоварища. Однако перевес в численности был далеко не в нашу пользу. К тому же мы с Сумариосом не привыкли сражаться во время качки, а в груди моей ещё болела рана. Сумариос ревел уже во всё горло, повернувшись левым боком к капитану и его команде в стойке, преисполненной вызова. Он держал по копью в каждой руке: то, что полегче – в правой, наконечником вниз. В один лишь миг он мог взмахнуть им и насквозь проткнуть одного из этих ухарей, ополчившихся против нас.
Положение спас Альбиос. Он встал меж моим товарищем и озисмами, и одно только его появление уже сбавило накал. Никто не желал ранить барда, который, как гласили предания, был способен помирить враждующие стороны даже на поле битвы.
– Угомонись, – крикнул старик Сумариосу. – Мореплаватели уже переправлялись через море Иктис на коракле. Науо не желает нашей погибели, он всего лишь боится за свой корабль.
Затем, повернувшись к капитану, он добавил:
– Мы возьмём твою посудину, но с двумя оговорками. Прежде всего, я хочу, чтобы нас довезли до берега твои лучшие моряки. Далее, по окончании торга с купцами Белой земли, я хочу, чтобы ты вернулся сюда, чтобы забрать нас и отвезти обратно на побережье.
Капитан буркнул, что король приказал ему лишь доплыть до острова Старух.
– Ты, как и я, знаешь, что Гудомарос принял нас под своё покровительство, – возразил Альбиос. – Это также означает, что ты должен отвезти нас обратно на землю. Однако страх может сбить тебя с толку, надоумить бросить нас здесь на произвол судьбы, если вдруг решишь, что галлицены займутся нами. А теперь заруби себе на носу: я знаю галлицен не понаслышке и знаю, как уберечься от них. Они меня не тронут. И если через девять ночей ты не вернёшься за нами, я настрою свою лиру и спою ветру сатиру на Науо. Понимаешь ли ты, что это означает? Три гнойных прыща выскочат у тебя на лице: стыд, порок и позор! Все станут сторониться тебя, и ты превратишься в изгоя. И если только никто не прикончит тебя, как паршивого пса, чтобы избавить от проклятия, мозг вытечет у тебя из ушей, а костный мозг закоченеет в хребте, язвы покроют твоё тело, и ты загниёшь и околеешь. Ты хорошо меня уразумел, Науо? Девять ночей и ни одной более!
Капитан, бледнея, отступил на пару шагов. Он вытаращил на Альбиоса глаза, словно собака, которая в страхе готова была вцепиться в него, и я на миг испугался, не станет ли угроза Победителя оружием, которое обернётся против нас самих. Я схватился за рукоятку меча, но поднимать руку на невооружённого барда – это кощунство, и побеждённый Науо потупил взгляд.
– Я вернусь так скоро, как смогу, – прошипел он.
– Я дал тебе девять ночей, – безжалостно настаивал Альбиос. – Ты и я отныне скреплены этими словами.
После чего старый музыкант положил свои длинные тонкие пальцы на плечо Сумариоса.
