Неуловимый Сапожок - [78]

– К чертям собачьим! – убедительно ответил последний.

– Особенно, – с усмешкой добавил Шовелен, – если вам за это еще пообещают миллион франков.

– Sacres Anglais! – рассерженно чертыхнулся Колло. – Надеюсь, вы не собираетесь и в самом деле дать ему деньги?!

– Наоборот, дадим ему тут же, прямо в руки, так, чтобы каждый видел, что он взял их.

Колло одарил своего коллегу взглядом робкого восхищения; воистину, Шовелен ничего не оставил без внимания в этом деле, все продумал ради уничтожения врага Франции.

– Но ради всех дьяволов преисподней, гражданин, – попросил он. – Хорошенько храните это письмо, когда оно окажется в ваших руках.

– О, я сделаю еще лучше, – ответил тот. – Я вручу его вам, гражданин Колло, и вы тотчас же отправитесь с ним в Париж.

– Этой же ночью! – в триумфе крикнул Колло, обрушив на стол свой кулак в порыве переполнявших его чувств. – Я приготовлю оседланную лошадь и поставлю ее прямо перед воротами, а также эскорт вооруженных людей… Мы помчимся, как сами фурии ада, и не остановимся до тех пор, пока письмо не окажется в руках гражданина Робеспьера.

– Отлично придумано, гражданин, – одобрительно ответил ему Шовелен. – Прошу вас немедленно дать все необходимые распоряжения, чтобы к семи часам все лошади были оседланы и люди в сапогах и при шпорах ждали вас перед воротами Гейоля.

– О, как бы я хотел уже держать в руках это письмо!

– Не беспокойтесь, этим вечером англичанин его напишет. Прилив начнется в половине седьмого, и он будет очень спешить отправиться со своей женой на яхту, если он…

Шовелен замолчал от неожиданно промелькнувшей в его голове мысли, которая на мгновение прогнала с его вышколенного лица и жестокость, и удовлетворение ненависти.

– Что вы хотели сказать, гражданин? – озабоченно спросил Колло. – Что если?..

– О, ничего, ничего! Я всего лишь попробовал представить, что он будет делать после того, как напишет письмо, – задумчиво ответил Шовелен.

– Черт побери! Вернется в свою проклятую страну… Довольный, что так легко спас шкуру… я полагаю. Или вы боитесь, что он вдруг откажется написать письмо? – добавил Колло с неожиданной злобой.

Два человека сидели в большой комнате рядом с той, где теперь находилась Маргарита. Они обсуждали все это возле окна, но, хотя Шовелен и говорил шепотом, Колло постоянно орал, и бывший посол забеспокоился – не слишком ли много они доверяют Маргарите.

И когда Колло выхаркивал свои последние сентенции, он бросил напряженный взгляд в находящуюся напротив комнату Маргариты, где последняя сидела в молчании и столь неподвижно, что казалось, будто она спит.

– Так что же, вы думаете – он откажется? – въедливо наседал Колло.

– Нет!

– А если да?

– А если откажется, то женщину я сегодня же отправлю в Париж, а его повешу на заднем дворе, как последнюю собаку, без всякого суда и прочих формальностей, – твердо ответил Шовелен. – Так что вы видите, гражданин, – добавил он шепотом, – что песенка Сапожка Принцессы в любом случае спета…

– Черт побери! Да уж наверное, – подхватил Колло с хриплым смехом.

ГЛАВА XXXII ПИСЬМО

Сразу после того, как его коллега отправился готовить лошадей, Шовелен вызвал сержанта Эбера, своего давнего и преданного приятеля, чтобы дать ему последние указания.

– В назначенный час должны непременно отзвонить к вечерне, дружище Эбер, – начал он, сально улыбаясь.

– К вечерне, гражданин? – в полном недоумении переспросил сержант. – Но уже сколько месяцев никто не звонит. Вечерня же по приказу конвента отменена, и я сомневаюсь, что кто-нибудь из моих людей знает, как это делается.

Шовелен посмотрел на него, будто в бесконечную пустоту, вокруг его тонких губ продолжала блуждать все та же двусмысленная улыбка; что-то от безумного духа приключений, господствовавшего во всем поведении сэра Перси, проникло вдруг и в его смертельного врага.

Шовелен испытал огромное удовольствие от неожиданно пришедшей ему в голову мысли – отзвонить сегодня к вечерне. На сегодня была назначена дуэль. Семь часов – это как раз то время, когда колокол, призывающий к вечерне, должен был стать сигналом к поединку, и что-то ласкало его в той мысли, что тот же звон станет символом полного поражения Сапожка Принцессы.

И в ответ на недоумевающий взгляд Эбера он пояснил спокойно:

– Нам необходим общий сигнал для гвардии, стражи у всех ворот и для портовых чиновников. В этот момент должна вступить в силу объявленная амнистия, а гавань должна превратиться в свободный порт. И мне бы очень хотелось, чтобы этим сигналом был именно звон к вечерне. Пушки же у ворот и в порту могут выстрелить следом. Затем распахнутся тюрьмы, пленники смогут присоединиться к всеобщему празднеству или же, если им это будет так угодно, тотчас же покинут город. Комитет общественной безопасности обещал амнистию, и мы полностью выполним это обещание. А как только гражданин Колло д'Эрбуа прибудет с радостными известиями в Париж, все уроженцы Булони, находящиеся там в тюрьмах, тоже смогут присоединиться к всеобщей радости.

– Это-то мне понятно, гражданин, – все еще в некотором замешательстве сказал Эбер. – Но вечерню?..

– Это мой каприз, дружище Эбер. И я бы очень хотел осуществить его.