Неуловимый Базен - [2]

Прошло сколько-то времени, и вновь, покинув свой замок, сменив панцирь на элегантный парижский костюм и оперенный шлем на фетровую шляпу, Эрве Базен прибыл в Москву. Уж не помню, какое тогда происходило торжество, но хорошо помню, как, лучась бирюзовым взглядом, переводчица сообщила, что Базен вспомнил о давнем приглашении и рвется в мою загородную «резиденцию». Видно, опять с развлечениями пресыщенного академика обстояло неважно, если моя халупа стала «резиденцией». Но снова визит не состоялся. То ли какой-то официальный прием пал на этот день, то ли экскурсия в Ясную Поляну или Суздаль, словом, Базен был занят. У меня нет никаких оснований подозревать переводчицу в беспочвенных выдумках. Мы старые друзья, и наша дружба проверена испытаниями.

Когда «Иностранная литература» предложила мне написать по собственному выбору о ком-либо из современных западных писателей то смутное по жанру, что называют красивым и отвратительным словом «эссе», я не колеблясь остановил выбор на Базене. Вот это маленькое сочинение.

НЕМНОГО О БАЗЕНЕ

Эрве Базен — один из самых взысканных признанием и почестями писателей современной Франции. Он президент академии Гонкуров, лауреат многих литературных премий: Аполлинера, Романской прессы и прочая, прочая. Но, по чести, для меня куда больше значит, что он превосходный ремесленник литературного цеха. Слово «ремесленник» применено здесь в его средневековом — высшем и гордом, а не нынешнем — уничижительном смысле. Мне не привелось встретиться с Эрве Базеном, хотя он не раз бывал в нашей стране, а немногочисленные, и плохие к тому же, фотографии ничуть не помогают представить его образ, кажущийся мне сложным, противоречивым при настойчивом и каком-то насильственном стремлении к порядку, простоте, основательности, что с годами все сильнее проступает в романном творчестве Базена. Я не верю, что внешность человека выдающегося может быть до конца нейтральна к его сути. Мне доводилось читать и слышать о заурядности, буржуазности, тусклой добропорядочности облика ряда крупных писателей наших дней и недалекого прошлого. Я жадно вглядывался в их портреты и фотографии и рано или поздно то в зрачках, то в улыбке, то в складках рта, то в морщинах, избороздивших плоскость лба, то в печальных тенях подглазий обнаруживал нечто такое, что возносило лицо, делало его драгоценным. И нельзя поверить в спокойного и очень довольного собой Базена его привычных изображений. Такой Базен еще мог бы создать «Супружескую жизнь», но никогда не создал бы трилогии «Семья Резо» и уж подавно — «Встань и иди». Убежден, что еще прочитаю в его чертах тайный знак того воодушевления, которым рождено «Встань и иди», — не звучало в западной литературе последних десятилетий столь щемящей ноты.

В этом небольшом романе, по-нашему повести, сверкают крупицы — страшно произнести слово «гениальность», но нет иного понятия для обозначения той высшей одухотворенности художника, когда на творении его — свет божий. В истории обезножевшей и медленно умирающей девушки, сумевшей из бедных останков собственной тающей жизни построить счастье других людей, заложена такая прекрасная, такая гуманная, да что там — святая мысль, что хочется снять шляпу перед писателем, чья душа выносила столь чистый, светлый, высокий образ добра.

Подобно многим моим соотечественникам, я узнал и полюбил Эрве Базена по его романам, составившим трилогию «Семья Резо». Но как ни хороши эти романы с поистине эпическим образом Грозной Матери, меня не оставляло подозрение, что Эрве Базен пахал тут по пару Мориака и что обостренность чувства, пронизывающего эти романы, порождена скорее литературной традицией, нежели мировосприятием автора, ведь во всех других произведениях (оставим в стороне «Встань и иди») Базен куда спокойнее, рассудительнее, объективнее. Но наверное, я ошибаюсь, и острота трилогии — от едкой памяти детства, сохранившей боль и жгучую обиду оскорбленной юной души.

В последующих произведениях, также посвященных семейным проблемам, — видимо, это область главных интересов Эрве Базена, — он все более и более становится хладнокровным аналитиком: ни пристрастия, ни гнев, ни чрезмерная любовь, ни художественный каприз, ни своеволие раскованной творческой личности не нарушают размеренного, последовательного, продуманного и точного, как урок анатомии, исследования того или иного аспекта семейной жизни, будь то чужой ребенок, супружеская измена, развод и т. п.

Базен так убежден в серьезности, доброкачественности, равно и в нужности людям своей почти научной работы, что не старается быть занимательным, ярким, обаятельным, изящным, искрящимся — все те эпитеты, которые обычно прилагаются к талантливой французской прозе, включая прозу самого Базена более раннего периода, отпадают, когда речь идет о его последних романах. Тут уместны другие слова, более употребительные в науке: скрупулезность, выверенность, добросовестность, исчерпанность. Базен ничуть не стремится увлечь читателя. «Супружеская жизнь» откровенно, даже вызывающе скучна, не блещет занимательностью, и последний из опубликованных у нас романов — «Анатомия одного развода». И все-таки это настоящая литература (особенно второй роман), которая останется, в то время как многие произведения, вызвавшие шумный восторг современников, не пережили своих создателей. Попробуйте перечитать некогда скандально знаменитые романы Андре Жида «Имморалист» и «Фальшивомонетчики» — до чего же наивно, до чего пусто и ненужно!