Неуловимая - [30]

После ее отъезда ты погрузилась в молчание — более глубокое, чем когда-либо прежде. Я чувствовал, что сам тоже должен молчать, что должен оставить тебя в твоих болезненных мечтах о той невинности, о которой она тебе когда-то говорила, чтобы увести тебя из реального мира. Это было сильнее тебя: ты искала в моих словах ложь, предательство, дурное намерение — таковы теперь твои ключевые слова! Ты больше не верила и в эту женщину, ибо в глубине души ты догадывалась о ее намерениях. Это-то и была кульминация ее торжества: ибо, раз уж даже она смогла тебя обмануть, раз уж даже она желала тебе зла, это становилось последним доказательством того, что ее учение было истинно, что все в этом мире является ложью.

Она возобновила свое дежурство у телефона.

Она зажимала двумя пальцами прядь своих волос, а потом старательно, проявляя чудеса терпения, отделяла их один от другого. Когда она обнаруживала раздваивающийся волос, она выпускала прядь и бралась за разветвление большими и указательными пальцами обеих рук, чтобы мягко расслоить сдвоенный волос, отделить одну его половину от другой на всей его протяженности. Потом она бралась за новую прядь, и все начиналось сначала.

Это могло продолжаться часами. Она сердилась на себя за эту «манию», вызывавшую у нее головную боль и приводившую к появлению морщин на лбу. Но она могла удержаться лишь в течение нескольких мгновений.

Я долго собирался с духом, набирал воздуха, а не то ни единого звука не вышло бы из моего рта — до такой степени я боялся ее потерять, — и, в конце концов, спросил ее: «Ты хочешь, чтобы мы расстались?»

Она ничего не ответила. Только вопрошающе смотрела на меня. Она искала ответ на моем лице: пыталась разгадать мое желание, так как сама она, по сути, ничего не желала — ни остаться со мной, ни уйти.

— Сегодня ты любишь меня, — наконец сказала она, — но вскоре ты начнешь отдавать себе отчет, что я ничего из себя не представляю, что на свете есть тысячи женщин, которые лучше меня; когда-нибудь ты сам захочешь покинуть меня.

— Ты и в самом деле так думаешь?

— Да.

— И значит, поэтому ты хочешь уйти первой, так что ли? Чтобы меньше страдать, да?

— Не знаю. Ты сильный человек, слишком сильный для меня.

— А когда ты изменяешь мне, я становлюсь не таким сильным в твоих глазах, верно? Тогда ты лучше переносишь меня?

— Я никогда тебе не изменяла. Это ты будешь мне изменять. Скорее всего, уже изменял. И был прав. А скоро найдешь другую женщину, более красивую, более интересную, чем я, и она сделает тебя счастливым.

— Никакая женщина не бывает «идеальной», — ответил я, надеясь успокоить ее. Но она полагала, что такая женщина должна где-то существовать и что, в конце концов, я найду ее. Она досадовала — глупо, абсурдно — на то, что не является этим совершенным созданием, которое в ее глазах было единственным, достойным любви. А как же тогда быть с остальными? Во всяком случае, все они были лучше ее и все были готовы соблазнить меня.

— Значит, ты собралась уходить! — упрекнул я ее. — По сути, ты только об этом и думаешь!

— Почему бы я должна была этого хотеть? Наоборот, это ты…

— Ты уйдешь, — повторил я, подчеркнув свои слова жесткой интонацией, — уйдешь, чтобы остаться нереальной, чтобы ускользнуть от жизни, которая могла бы у нас быть, чтобы я сожалел о тебе прежде, чем, может быть, устану от тебя, чтобы я страдал и идеализировал тебя в своих воспоминаниях или же чтобы я возненавидел тебя, чтобы, наконец, просто существовать дальше. Потому что такие люди, как ты, могут существовать только убегая и разрушая.

Она смотрела на меня не возражая, потому что она, по сути, умела быть беспристрастной и прекрасно понимала, что причиняет мне зло она тоже. Да, она изменяла мне! Теперь я был в этом уверен. Хотя она сегодня и отрицает это, тогда она сделала все так, чтобы я об этом узнал, поскольку тот актер стал ее любовником прямо на моих глазах! И вдруг эта мысль, еще вчера непереносимая, как-то сразу перестала меня унижать: она изменяла мне, чтобы защититься от меня, полагая, что я слишком «сильный» и что в таком случае я должен был стать свидетелем ее неверности. Да, она хотела причинить мне зло! Да, в этом проявилась ее порочность! Только так она могла, наконец, начать существовать в своих собственных глазах, а я, благодаря моим страданиям и моей ревности, становился зеркалом, в котором ее образ начинал приобретать какие-то очертания. Она только так могла меня любить, но, во всяком случае, она все-таки любила меня.

«Это ты когда-нибудь будешь мне изменять», — возражала она мне всякий раз, когда я заводил речь о том актере. Это было почти что признание. Но главное, это было объяснение: ее измены были всего лишь ответом на мои измены. Я тогда протестовал, заверяя ее, что не собирался ей изменять, что я просто не способен на измену, потому что люблю ее.

«Сегодня — может быть, — соглашалась она. — Но я знаю, что ты на это способен».

Как я уже говорил, она боялась мира. Но она боялась мира именно потому, что он имел неопределенные контуры, потому что никогда не открывался ей целиком, потому что он представлял собой такое место, где все было возможно, любые, самые невероятные события, любое, самое непредсказуемое будущее, в котором я и в самом деле мог изменить ей, а затем покинуть ее.