Неугомонный Алергуш, или Повесть о том, кто кого проучил - [20]
И напрасно Алергуш старается отдать командирский приказ выровнять, как на параде, вереницу своих мыслей! У него только одна-единственная голова, а в ней всё смешалось в неописуемом беспорядке. Зря звал он на помощь самого Чкалова, бесстрашного лётчика, который первым перелетел через Северный полюс в Америку. Хотел он написать и о Папанине, храбром полярнике, но не знал, как это получше сделать. И тогда решил он описать зиму такой, какой он видел её через окно.
Какой будет эта зима?.. Белой… Сразу нашёлся ответ. Великое открытие! «Зима у нас белая». Будто в других краях она не такая же! Может, написать так: «Снег белый, и зима белая! Белая… белая…» Надо бы ещё чего-нибудь белого отыскать… Ага, снежная баба тоже белая!.. Но что-то неважнецки звучит… А вот почему это плохо звучит, Алергуш и сам не знал, но не понравилось ему написанное, и всё! Ну и морока же с этой зимой! Любишь её безмерно, а написать и словечка не можешь.
Алергуш стал грызть незаточенный карандаш, стараясь вспомнить хоть чужие описания зимы, ведь он выучил порядочно стихов про снежинки, сани и снежные сугробы! Но на него нашло вдруг ленивое оцепенение, и он почувствовал, что не испытывает никакой охоты вспоминать стихи, которые успел начисто позабыть.
И всё-таки кое-что всплыло в памяти:
Ему понравились эти строки, и он повторил их несколько раз и собрался записать стихи в свою тетрадку, но что-то его остановило. Не хотелось так писать про зиму. «Грозная» — это ведь жестокая, значит, какая-то страшная, а его зима — та, что за окном, ни капельки не страшная и не грозная. Ему даже показалось, что, если он напишет «грозная», зима обидится и уйдёт от них. Тогда прощайте, салазки! Прощайте, коньки! Нет уж, не желает он писать неправду о зиме, которая обещает столько чудесного за окном…
Алергуш размечтался. Ручка зажата в руке, глаза устремлены к окну. Очарованный сверкающей зимней картиной, он не в силах был отвести взгляд от яркой белизны. Алергуш вспоминал, как захватывает дух, когда мчишься вихрем по раскатанному льду, и снова испытал то же ощущение счастья…
А когда прозвенел звонок, Алергуш по-прежнему сидел над нетронутой белой тетрадной страницей, такой же белой, как снег за окном.
Во время перемены его окликнула Ветуца Караман:
— Алергуш! Алергуш!
Эта девочка бывала порой остроумной. Она знала множество историй про всяких бандитов и шпионов. Истории эти были вычитаны из разных приключенческих книжек. Когда на улице сеял мокрый снег и нельзя было гонять в футбол, Ветуцыны рассказы доставляли удовольствие. Но сейчас перед сверкучим снежным ковром Алергушу не хочется слушать Ветуцу, и потому он прикрикнул:
— Ну тебя!
Но девочка не унималась:
— Слышал новость, Алергуш? Иля́на играет Зория-Зоринику!
— Ты посмешней ничего не могла придумать?
Кирикэ расхохотался:
— Ой, не могу! Девчонка Зория-Зоринику играет!..
— Ну и Зория же отыскали! — усмехнулся Алергуш, а у самого словно бы запершило в горле.
Слова Ветуцы представились ему злой шуткой, и надо было показать всем, что ему всё нипочём и что он об этом даже не думает, как не думают снежные тучи, рассеивающие прозрачные льдистые снежинки, снежинки радости для всей земли.
И Алергуш бросился к Кирикэ, чтобы потормошить его, извалять в свежем снегу, припудрить приятелю щёки снежным комом, от которого потом стекают к подбородку холодные ручейки.
Перед зимними каникулами
Алергушу не сиделось на месте. Он оседлал табуретку и вообразил, будто скачет на волшебном коне и вот-вот взлетит ввысь.
Наконец бабушка вышла из себя:
— Да уймись же ты и не елозь! Небось не на муравейнике сидишь! Ешь как следует, не спеши.
— Я сижу как на иголках, бабуся, — отвечал внук.
Бабушка ворчала, но не очень сердито. Непоседа чувствовал это и не унимался.
— Видишь, что ты наделал? Ты так себе когда-нибудь ногу вывихнешь. Господи, и откуда это пошла мода на трёхногие стулья!
— На таких табуретках можно стать акробатом, — развеселился Алергуш, поднимаясь с пола.
Он торопливо покончил с котлетой, потому что вспомнил, что ему сегодня некогда.
— Бабуся, а ты не пойдёшь к нам в школу? — заговорил он ласково.
— Чего мне там делать? Твоя мама пойдёт, и ладно.
— Погляди и ты на нашу ёлку…
— Стара я стала. Ноги не ходят, не до ёлок мне, детка.
Бабушка ещё что-то бормотала себе под нос. Лицо у неё в морщинках, будто высушенное на солнце яблоко.
Алергушу жаль бабушку: она такая старенькая. Вот и ходить ей тяжело, и ёлку она не увидит. Но ведь Алергуш неугомонный, он не умеет долго печалиться. Он сразу придумал, как порадовать бабушку. Вечером он всё-всё ей расскажет, как было в школе.
— Да здравствуют каникулы! — крикнул он во всё горло.
Потом пристально глянул на бабушку, будто прикидывая что-то на глазок, и проговорил:
— А жаль всё-таки, что ты не идёшь! Вот бы посмеялась!
На радостях он совершил ещё один акробатический прыжок. Но не рассчитал как следует возможности модной табуретки и опять свалился вместе с ней на пол.
Тут бабушка осерчала не на шутку, и Алергуш получил подзатыльник. Но от бабушкиного тычка никогда не больно. Потому внук веселился по-прежнему, прыгал по кухне и орал во всю мочь:
