Нетландия. Куда уходит детство - [16]

Я завидовал рождению жеребят: едва выбравшись из матери, они тут же встают на ноги и, танцуя, убегают прочь. Им-то ничего не надо ждать. Они просто идут себе восвояси, и не пытайся их поймать – все равно удерут. Еще блестящие после рождения, они уже исчезают в лесу.

Когда мой конь сбежал, я снова обнаружил среди ночи ту комнату, обитую войлоком, из которой не выбивается наружу крик. Наверное, мне следовало сдаться, вернуться на землю и махнуть рукой на поиски.

Но я стоял на коленях в траве и ждал, а когда настал день, поднялся на ноги. Весь мокрый от росы, вместо того чтобы отчаяться, я воспринял эту боль как ключ, подсказку. Я узнал ее. Она поможет мне пройти. Крошечная кучка камней на дороге. Пора было двигаться дальше.

До цели осталось всего ничего… Горячо!

XIV

С одной стороны – глубина леса или ночи с их реками и морем. С другой – бездонность ящиков комода. Пожалуй, детство можно было бы нагнать и через эти пять-шесть бескрайних ящиков, которые умели заменить собою все горизонты мира. В дни болезни или плохой погоды они служили мне секретными лазами, через них я убегал из дома.

Южный ящик письменного стола родителей открыть было непросто, но тот, кто ухитрялся выдвинуть его до конца, бывал за это вознагражден. Начать с того, что там восхитительно пахло кожаной обивкой. Я дотягивался носом до верха деревянного каркаса и одновременно цеплялся за него руками, а глаза мои уже пускались в путешествие по ящику внутри.

Мне так ни разу и не удалось составить полный список его содержимого. На это не хватило бы и целой детской жизни, такой короткой и в то же время настолько долгой. Конечно, как и в большинстве других ящиков стола, были там молочные зубы, осколки чашки, ждущие, когда их склеят, семена космеи[5], моток проволоки, веер, фотографии на документы, заграничные монеты, клей-карандаш и сломанные очки. Но среди прочего здесь хранилась еще и старая бальная книжечка из панциря черепахи, а также медаль за лыжную победу, коробка скрепок, карманные часы, точилки для карандашей, перья для ручки, фигурка святого, английская марка, театральный бинокль, палочки благовоний, бритвенные лезвия, сахарные щипцы, перочинный ножик, баночка туши, собачий ошейник, рыболовная леска.

Казалось, ты добрался уже до самого дна, но ящик будто сам производил вещество своего содержимого, и уже через несколько дней волна выносила на поверхность розетки подсвечников, металлические заклепки, шнурки, записную книжку, древние окаменелости, скипидарное масло, маленький замок, штемпельную подушку, пулю от винтовки, расческу для вычесывания вшей, визитные карточки, фитиль керосиновой лампы, весы для писем, старый паспорт, каштан, ластик – и все это вперемешку с карандашной стружкой, ракушками и резинками разных цветов.

В противоположность ящику стола родителей, в 350 километрах в западном направлении находился верхний ящик комода дедушки и бабушки, в их спальне на втором этаже. Я не помню, чтобы этот ящик мне хоть однажды довелось открыть и выдвинуть самому. Он находился слишком высоко и охранялся слишком строго. Но в то время как магия южного ящика распространялась в равной мере на предметы старинные, отжившие свой век и потерявшие родную пару, этот верхний ящик – и размером побольше, и более хрупкий – был наполнен исключительно новыми предметами. Пара нераспечатанных носков в упаковке, шотландский чемоданчик в прозрачной пленке, новенькая механическая мышь в коробке. Поставка новых сокровищ производилась, очевидно, через особый люк в дне ящика, в который въезжали крошечные почтовые фургоны, запряженные парой жуков-хрущей.

Я никогда не думал, что ящик письменного стола, платяной шкаф или сундук могут служить для чего-то иного, кроме как для прохода в неведомые никому миры. Такими же порталами были в моем представлении кладовые, подвалы, погреба и чердаки. Когда люди возмущались, рассказывая, что в жизни их сортируют, навешивая ярлыки, как на содержимое ящиков комодов и шкафов, я и не думал их жалеть. Я слишком горячо любил шкафы, ниши, чемоданы, а с ними заодно – и прочие коробки без дна, как, например, чистые блокноты и тетради. Из них, с той стороны, должно быть, открывался прекрасный вид на нашу жизнь.

Я вспоминаю свою крестную, которая в 18 лет была достаточно миниатюрной для того, чтобы спать в ящике комода, когда в доме собиралось слишком много народу. Она сама была как из сказки, так почему бы ей и не спать в комоде? В тот день, когда я нес ее гроб, он так легко лежал на моем плече, что я был уверен: ее там уже нет. Она улетела вместе со всеми своими талантами и с рецептом, чье странное название в тот день внезапно стало мне понятно: pain perdu[6], «потерянный хлеб».

Пока мы двигались к церкви, я потихоньку озирался по сторонам, и все искал в воздухе над нами чудесное, непредсказуемое существо, которое наверняка летало где-то рядом, и вспомнил, что говорил о феях Джеймс Барри[7]: они так малы, что в них не помещается несколько чувств одновременно.

В моей коллекции есть, конечно, и другие ящики. Ящик стола на авеню Моцарта, который открывался прямиком в прошлый век; ящик моего дяди Пьера с его зажигалкой на солнечной энергии и магнитными мушками; ящик с мотками шерсти; ящик с резиновыми заплатками и дорожными картами; еще помню кухонные шкафчики, полные устричной пыли, большой металлический ящик, набитый калькой, а у одной из моих бабушек в тайном коридоре за ванной комнатой была сказочная коробка из-под печенья, до краев наполненная часовыми стрелками.