Нетерпеливый алхимик - [75]

— Почему не заметил? Я уже говорил вам о его странном поведении, — осторожно вспоминал Давила. — За несколько месяцев до смерти он казался крайне озабоченным. Я отнес его состояние на счет переезда, строительства нового дома и связанных с ними хлопот. Вероятно, потому, что он сам постоянно жаловался мне на усталость от бытовых проблем.

— О скольких месяцах идет речь?

— Затрудняюсь ответить точно. Строительство длилось около года. А раньше я не замечал в нем ничего похожего.

— Можно ли назвать Тринидада трусом, как вы полагаете?

Давила помедлил с ответом. Я научился разбираться в людях и понимал, из какого теста сбит мой собеседник: он не принадлежал к той когорте беспечных болтунов, для которых наклеить на человека ярлык все равно что очистить от кожуры банан.

— Скажу лишь одно, — наконец проговорил он. — Я бы не назвал его храбрецом, напротив, он сторонился всяких конфликтов. Но если имел с кем-нибудь серьезные столкновения, то не утруждал себя сдерживанием эмоций.

— Вы считали его амбициозным?

— Сложный вопрос. — Давила опять задумался. — Он разительно отличался от иных наших сотрудников, чьи отчеты каждой своей строчкой кричали о страстном желании пробиться наверх. Я не видел в нем стремления сделать карьеру любой ценой, но теперь, когда вы об этом спрашиваете, мне пришел на память один случай: Тринидада обошли по службе, повысив в должности его подчиненного, и, по-моему, он принял это слишком близко к сердцу.

— И третий вопрос, — сказал я, — пожалуй, самый трудный, если не сказать, провокационный.

— Еще труднее?! — пошутил Давила, прищурив глаза.

— По-вашему, он был честным человеком?

Давила на лету уловил коварный подтекст затронутой темы и, по всей видимости, старался угадать, в чем состоит мое понимание честности. Так или иначе, но он затратил на обдумывание ответа гораздо больше времени, чем раньше.

— В моем представлении, — начал он неторопливо, — Тринидад обладал достаточным запасом прочности, чтобы поручить ему дело, от которого зависят здоровье и жизнь людей, и не ожидать от него нарушений норм в той сфере, за которую он отвечал головой. Не думайте, будто я никогда не сомневался в своих сотрудниках, выполняющих столь деликатные функции. Однако за шесть лет работы под моим началом он не дал мне повода упрекнуть его в отсутствии добросовестности. Я бы сказал, что Тринидад имел обостренное чувство долга и неукоснительно ему следовал. Вместе с тем людям свойственно заблуждаться. Еще никому не удавалось проникнуть в тайники человеческой души, за исключением своей собственной.

— Вы уходите от ответа. Поставим вопрос по-другому: скажем, не могли ли деньги заставить его поступиться честностью? — настаивал я.

— Деньги… — повторил Давила, пожимая плечами. — Однажды деньги преподали мне горький урок Три года назад мне пришлось уволить одного работника. Я ему слепо доверял и считал скорее близким другом, чем своим подчиненным. А он воспользовался положением и, получив от поставщика чек, рекомендовал его администрации станции. Подумать только — сломать себе жизнь ради каких-то двух миллионов песет![76] Когда я спросил, зачем он все это затеял, то услышал в ответ какой-то детский лепет: он-де думал, что его афера никогда не раскроется и что лучшего поставщика не сыскать в целом свете. Если в деле замешаны деньги, тут ни за кого нельзя поручиться. По крайней мере, я бы не опустил руку в огонь!

Последние слова Давилы прозвучали криком отчаяния.

Потом начальник эксплуатационного отдела повел меня и Чаморро по бесконечным коридорам и через бесконечные турникеты, где нас просили предъявить документы. Все эти предосторожности вместе с детекторами металлов и взрывчатых веществ при въезде на станцию превращали ее чуть ли не в самое охраняемое место в мире. Наконец мы дошли до отдела, обозначенного вывеской: «Противолучевая защита». Там Давила познакомил нас с несколькими сотрудниками. Одного из них, некоего Мануэля Питу, он представил как самого близкого Тринидаду товарища по работе. Это был мужчина лет тридцати, атлетического телосложения, с улыбчивым лицом и аккуратным пробором в волосах. Давила объяснил, откуда мы и зачем пришли, призвав обе стороны к максимальной сдержанности. Я выразил желание поговорить с Питой, и он деликатно ретировался, бросив на ходу:

— Я жду вас снаружи.

Пита воспринял мои вопросы с таким спокойствием, словно заполнял анкету послепродажного обслуживания, подсунутую ему владельцем автомобильного салона. Мы получили четкие краткие ответы, которые почти совпадали с мнением Давилы, однако благоприятный отзыв Питы имел для нас несравнимо большее значение. Попытки начальника составить объективное мнение о подчиненном часто сталкиваются с методичным противодействием последнего, дабы преподнести себя в лучшем свете и тем самым защититься от нападок того, чьи приказы он исполняет. В какой-то момент мне показалось, будто Пита намеренно уклоняется от критической оценки Тринидада ради уважения к памяти покойного или из-за боязни нарушить установленные на станции правила. Однако вряд ли за его умолчанием скрывалась важная информация. Когда я спросил, не замечал ли он чего-нибудь необычного в поведении Солера за последние месяцы, он неожиданно ошарашил нас лаконичным, но чрезвычайно значимым для дальнейшего хода следствия заявлением: