Нетерпеливый алхимик - [65]

Наступила короткая пауза. Потом Салдивар заговорил вновь:

— Все что-то теряют. Но моя жертва оправдана с лихвой. Меня нельзя равнять с остальными, по меньшей мере с теми, кого я вижу вокруг. Сегодня, Лаура, я с прискорбием отмечаю, как изменился народ — его уже не соблазнишь ни грошами, необходимыми для того, чтобы быть сытыми, ни большими деньгами, чтобы быть свободными. Они продаются за среднее качество жизни; предел их мечтаний — обзавестись современной машиной, или домом, или моторной лодкой, в общем, любым дерьмом — лишь бы оно промелькнуло в рекламе, которая ограничивает и без того узкий кругозор стольких кретинов.

— А ты жестокий.

— У меня нет другого выхода, — заявил Салдивар, и я почувствовал раздражение в его тоне. — Возьмем наших интеллектуалов, особенно тех, кто проповедует по радио. Они берутся рассуждать о божественном и человеческом, пригвождают к позорному столбу голод в странах третьего мира и во всем поддерживают правозащитников, меж тем как сами подобострастно сворачиваются в трубочку — вот, как эта салфетка — при виде любого из моих служащих или главного редактора газеты, где печатают их идиотские статьи размером в одну колонку и платят за них жалкие двести тысяч песет в месяц. Зачем им все это? Никто из них не голодает, дети обеспечены одеждой и крышей над головой. Значит, речь идет о прихоти, об удовлетворении мелкого тщеславия, а не о спасении собственной жизни.

Вот уж никогда бы не подумал, что Салдивар такой моралист, хотя однажды он уже пытался предстать передо мной в подобном обличье. Вот почему меня совершенно не удивила столь отвратительная манера утверждать свою власть. Чаморро не дала ему развернуться в полную силу:

— У тебя есть газета?

— У меня их целых пять, — признался Салдивар, стыдливо понизив голос.

— Что за газеты?

— Какая разница. Я могу продать их завтра же и купить новые. Каждая вещь, как и человек, имеет свою цену, и на нее всегда найдется покупатель. А конкуренция значительно снижает рыночную стоимость товара. Хочешь, я скажу тебе, кого нельзя ни купить, ни продать?

— Кого же? — спросила Чаморро с интересом.

— Того, кто научился жить без потребностей. И я с трепетом снял бы перед ним шляпу, если бы такие люди существовали в реальности.

Удовлетворив свою страсть к рефлексии, заявленную с истинно философским размахом, которым Салдивар окружил свое настырное ухаживание, он замолчал. Послышался шум расставляемых тарелок для первых блюд. Затем оживленная беседа на десять минут уступила место смачному пережевыванию пищи. Особенно хорошо слышался хруст челюстей моей помощницы, так как на ней был микрофон. Несколько раз они обменялись ничего не значащими репликами насчет еды и вина. Покончив с гастрономическим отделением представления, Салдивар возобновил диалог.

— Ты заставила меня слишком много рассказывать о себе, — сказал он. — Теперь поговорим о тебе.

Настало второе, самое интригующее отделение, и тут вся соль состояла в том, чтобы напустить побольше туману, разбавив его для пущей убедительности разными небылицами. Чаморро развернула блестящую импровизацию на тему наших домашних заготовок. Она вдохновенно врала о счастливом безмятежном прошлом, о путешествиях и бадминтоне, о колледже при женском монастыре, где она проучилась до восемнадцати лет (здесь ее описания отличались особенно красочными подробностями и подозрительной правдоподобностью) и о курсах менеджеров, которые она якобы начала, но так и не закончила. В настоящем она сделала себя хозяйкой магазина, открытом на отцовские деньги на паях с подругами, и слушательницей цикла лекций, не дававших ей никакой практической выгоды, кроме удовольствия, а потом не удержалась и оседлала своего любимого космического Пегаса. Все, как я и предполагал, закончилось разговорами об Альфе Центавра, бурых карликах и антимирах, что, по моим расчетам, должно было привести Салдивара в такое же замешательство, как и меня. Если бы мне пришлось выставлять ей оценку, я бы поставил ей восемь с половиной из возможных десяти баллов.

— Потрясающе, — пробормотал он, огорошенный ее натиском. — Затеряться в бесконечных просторах вселенной — что может быть чудеснее, хотя, честно говоря, страшновато. Что мы по сравнению с ней!

— Ничто. Мы — крупицы звездной пыли и, даже собранные в щепотку человечества, слишком малы, чтобы нас заметить, — ответила Чаморро. — А ведь вселенная вовсе не бесконечна, как принято думать, — просто наш разум не в состоянии постичь ее размеры.

Оба замолчали. Я интуитивно учуял настрой Салдивара. С помощью Чаморро он, сам того не ведая, залез в такие дебри мироздания, что у него вылетели из головы все мысли о флирте. Непритворное волнение вывело его с подмостков той комедии положений, с какой начинался вечер. Не хватало только разговоров о смерти. И тотчас послышался торжественно-печальный голос Леона, который не замедлил исправить досадное упущение.

— Извини, я немного отвлекся, — пробормотал он. — Ты подтолкнула меня к печальным воспоминаниям. Все последнее время мне не дает покоя смерть одного человека. Совсем еще молодого. Он у меня работал. Ужасная трагедия.