Нет другой двери… О Гоголе и не только - [9]
Гоголь проявлял постоянный и неизменный интерес к сочинениям Снегирева, которые помогали ему глубже понять сущность народного духа. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии…» – этом своеобразном эстетическом манифесте Гоголя – народность И. А. Крылова объясняется особым национально-самобытным складом ума великого баснописца. В басне, пишет Гоголь, Крылов «умел сделаться народным поэтом. Это наша крепкая русская голова, тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек, ум выводов, так называемый задний ум».
Статья о русской поэзии была необходима Гоголю, по его собственному признанию, «в объясненье элементов русского человека» (из письма к П. А. Плетневу от 16 октября (н. ст.) 1846 года из Франкфурта). В размышлениях писателя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем «задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, «умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени <…> и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков…», Гоголь связывает высокое предназначение России.
Когда остроумные догадки и сметливые предположения чиновников о том, кто такой Чичиков (тут и «миллионщик», и «делатель фальшивых ассигнаций», и капитан Копейкин), доходят до верха смешного – Чичиков объявляется переодетым Наполеоном, – автор как бы берет под защиту своих героев. «И во всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы, вычеркнул и уничтожил как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок». Принцип противопоставления «своего» и «чужого», отчетливо ощутимый с первой и до последней страницы «Мертвых душ», выдержан автором и в противопоставлении русского заднего ума ошибкам и заблуждениям всего человечества. Возможности, заложенные в этом «пословичном» свойстве русского ума, должны были раскрыться, по мысли Гоголя, в последующих томах поэмы.
Идейно-композиционная роль данной поговорки в гоголевском замысле помогает понять и смысл «Повести о капитане Копейкине», без которой автор не мыслил себе поэмы.
Повесть о капитане Копейкине
«Повесть…» существует в трех основных редакциях. Канонической считается вторая, не пропущенная цензурой, которая и печатается в составе «Мертвых душ» во всех современных изданиях. Первоначальная редакция отличается от последующих прежде всего своим финалом, где рассказывается о разбойничьих похождениях Копейкина, его бегстве за границу и письме оттуда Государю с объяснением мотивов своих поступков. В двух других вариантах «Повести…» Гоголь ограничивается лишь намеком, что капитан Копейкин стал атаманом шайки разбойников. Возможно, писатель предчувствовал цензурные затруднения. Впрочем, П. В. Анненков, переписывавший летом 1841 года первоначальную редакцию под диктовку автора, свидетельствует об обратном. «Когда, по окончании повести, я отдался неудержимому порыву веселости, Гоголь смеялся вместе со мною и несколько раз спрашивал: “Какова повесть о капитане Копейкине?” – “Но увидит ли она печать когда-нибудь?”– заметил я. “Печать – пустяки, – отвечал Гоголь с самоуверенностью. – Все будет в печати”».
Но не цензура, думается, была главной причиной отказа от первой редакции. В своем первоначальном виде «Повесть…» хотя и проясняла главную мысль автора, тем не менее не вполне отвечала идейно-художественному замыслу поэмы.
Как уже не раз отмечалось исследователями, гоголевский образ капитана Копейкина восходит к фольклорному источнику – народным разбойничьим песням о воре Копейкине. Интерес и любовь Гоголя к народному песнетворчеству общеизвестны. В «Петербургских записках 1836 года», призывая к созданию русского национального театра, изображению характеров в их «национально вылившейся форме», Гоголь высказал суждение о творческом использовании народных традиций в опере и балете: «Руководствуясь тонкою разборчивостью, творец балета может брать из них (народных, национальных танцев. – В. В.) сколько хочет для определения характеров пляшущих своих героев. Само собою разумеется, что схвативши в них первую стихию, он может развить ее и улететь несравненно выше своего оригинала, как музыкальный гений из простой, услышанной на улице песни создает целую поэму».
«Повесть о капитане Копейкине», в буквальном смысле слова вырастающая из песни, и явилась воплощением этой гоголевской мысли. Угадав в песне «стихию характера», писатель, говоря его же словами, «развивает ее и улетает несравненно выше своего оригинала». Приведем одну из песен о разбойнике Копейкине:
