Нет Адама в раю - [7]

Арман сел, но небо вдруг угрожающе качнулось, и ему пришлось упереться в землю обеими руками, чтобы не упасть.

Если Сесилия не образумится, а немцы войдут в Канаду…

Арман отбросил тревожные мысли и снова осторожно улегся на спину.

Но мысли о Сесилии не покидали его. Арман вспоминал, как она поглядывала на него краешком глаза, как розовела ее кожа, когда они отплясывали кадриль. Он вспоминал, как обнимал ее за тонкую талию, как его рука незаметно кралась вверх, пока не прикасалась к ее груди, а Сесилия делала вид, что не замечает.

Да, Сесилия — настоящая бесовка, огненная, страстная. В промежутке между танцами ничего не стоило вывести ее из ратуши и увлечь на душистую лужайку, где можно блыо делать с ней все, что душе угодно.

Арман вдруг ясно увидел, как Сесилия лежит на траве, но только рядом с ней почему-то не он. Не Арман. Рядом с ней незнакомец. Немецкий офицер в черном мундире с золотыми галунами и нашивками, рыжеволосый, с золотистой кожей, с длинными тонкими руками. Арман не выдержал. Он подавился и его жестоко вырвало, но даже лежа в холодном липком поту, он не мог избавиться от сладостных видений о Сесилии.

Вот ее маленький жаркий язычок, словно змейка кружит у него во рту, и только пылкими глубокими поцелуями Арман пытается заглушить громкие страстные возгласы. Арман прекрасно изучил, что они означают, и отчего они зарождаются.

Нужно долго, порой мучительно долго целовать Сесилию, перебирая руками ее пышные, черные как смоль волосы, и тянуть, сильно тянуть за них, чтобы Сесилия начала хныкать и поскуливать. Лишь тогда она позволяла Арману расстегнуть корсаж и высвободить тугие груди. Она вскрикивала, не переставая:

— Сильнее! Целуй сильнее! Теперь руками! Оо-о, не останавливайся!

Сесилия обожала, когда Арман ласкал ее мягкий, округлый животик. Она наслаждалась, когда язык Армана проникал в пупочную впадинку, когда Арман любовно покусывал нежную кожу, медленно пробираясь ниже и ниже.

— Не останавливайся! Прошу тебя, не останавливайся! Еще!

И вдруг:

— Хватит! Ты меня слышишь? Прекрати немедленно! Поди прочь!

О, как белеют ее руки в лунном свете, когда Сесилия поправляет растрепавшиеся волосы. Как блестят в отраженном свете ее зубки, когда бесстыдница заливисто хохочет. А потом говорит:

— Пора возвращаться на танцы.

А вдруг этот мужчина, что с ней, и в самом деле не Арман? Что, если это и вправду немецкий офицер, который вовсе не хочет возвращаться на танцы? Вот он швырнул Сесилию оземь, грубо раздвинул твердым коленом ее ножки, так что Сесилия уже больше не смеется. Ей не до смеха. Она, наверное, пронзительно кричит, но никто не слышит. Вот немец резко, одним толчком проник в нее, чаще и чаще, быстрее и быстрее припадает к ней, рыча от удовольствия, а поля обагряются кровью…

Арман перевернулся на живот, чтобы отогнать видение, и зажал уши, чтобы не слышать криков, но чресла его тесно придавились к теплой земле, и видение вновь оживает.

Туда-обратно, туда-обратно, вниз-вверх, быстрее и быстрее.

В голове застучало, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Туда-обратно… Быстрее… Еще секунда — и откуда-то, словно со стороны Арман услышал хриплый протяжный стон. Свой. Все кончено. Он уснул, как был — в горячей влажности погасшей страсти.

Час спустя его заметил отец, который сидел на облучке фургона.

— Черт побери, — обратился он к Зенофилю, — мне не показалось, что он настолько пьян.

Эдуард и остальные братья загоготали.

— Ладно, как-никак, сегодня был его день рождения.

Армана подняли, положили в фургон, но он даже не пошевелился.

— Нужно бы хоть умыть его немного, прежде чем заносить в дом, предложил Кристиан.

— Он облевал весь костюм, — заметил Пьер. — Маман упадет в обморок.

— Да ну его к дьяволу, — отмахнулся Жак. — Я сам еле на ногах держусь, чтобы еще счищать с кого-то блевотину.

Тем не менее, не доезжая до дома, они остановились возле насоса и попытались умыть и почистить Армана. Арман очнулся, открыл глаза, а Антуан, заметив это начал трясти его.

— Бога ради, Арман, очнись и приди в себя, — уговаривал Антуан. — Ты же не хочешь, чтобы маман увидела тебя в таком виде?

Армана тихонечко, стараясь не шуметь, затащили в дом, но — ничего не вышло. Берта сидела на кухне и, заслышав шаги, тут же зажгла лампу.

— Посмотрите, на кого вы похожи! — в сердцах крикнула она. Нализались в стельку, а Арман вообще мертвецки пьян. Неужели вам не стыдно?

Арман только догадывался, что маман недовольна. И еще он понял, что находится у себя дома, только почему-то на кухне.

И очень хорошо. Значит, немцы еще не захватили Канаду, подумал он.

— Маман, — позвал он. — Маман!

— Ты посмотри на себя, Арман, — обратилась к нему мать. — Ты хуже свиньи в хлеву.

— Маман, — снова позвал он. — Маман, ты скоро родишь ребенка?

Берта выпрямилась, привстала на цыпочки и залепила ему звонкую пощечину.

— Марш в постель, гадкий мальчишка! — сердито велела она.

Альсид пожал плечами.

— Да, он и впрямь уклюкался в дупель, — пробормотал он. — Давай, Эдуард, помоги отнести его.

На следующее утро, впервые в жизни Арман на цыпочках прокрался к буфету в столовой и выпил натощак стакан вина. Тошнота почти сразу улеглась, голова прояснилась и дрожь унялась, но тяжелое настроение не проходило. Арману пришлось сделать над собой усилие, чтобы выйти в поле и проработать весь день бок о бок с братьями, да еще и улыбаться в ответ на поддразнивания.