Несущий огонь - [2]

Начинался прилив, что означает течение строго на север, а корабли пробивались на юг, носы с драконами разрезали пенные перекрестные волны, и те обрушивались на борта. Я смотрел, как ближайший корабль вздымается на волне, а потом наполовину исчезает в холодной пучине. Знают ли гребцы, что за островом Линдисфарена змеится мелководный пролив, где можно укрыться? При отливе его хорошо видно, но сейчас, в штормовом море, доведенном ветром до безумия, проход скрывали беснующаяся пена и кипящие волны, и четыре корабля, не зная об укрытии, гребут мимо входа в пролив, чтобы пробиться к тому месту, где могут бросить якорь.

Они направлялись в Беббанбург.

Я повернул лошадь на юг

Я не знал, кто эти чужаки, но знал, куда они направляются. Они направляются в Беббанбург, и жизнь внезапно усложнилась.

Нам потребовалось лишь несколько минут, чтобы добраться до пролива, ведущего в бухту Беббанбурга. Волны прибоя накатывали на берег и с шипением захлестывали вход в бухту, наполняя узкий проход серой бурлящей пеной. Проход был не широк, в детстве я часто пересекал его вплавь, хотя ни разу в сильный прилив. Одно из моих самых ранних воспоминаний — тонущий мальчишка, когда его волной вынесло из устья бухты. Его звали Эглаф, ему было лет шесть или семь, когда он утонул. Сын священника, единственный сын. Странно, как лица и имена из далекого прошлого всплывают в памяти. Это был невысокий, худой мальчик, темноволосый и смешливый, мне он нравился. Мой старший брат уговорил его переплыть пролив. Помню, как брат смеялся, когда Эглаф исчез в пучине темной воды и белых барашков. Я заплакал, а брат влепил мне пощечину. «Он был слаб», — сказал он.

Как же мы презирали слабость! Только женщинам и священникам дозволялось быть слабыми. Ну и, возможно, стихоплетам. Бедняга Эглаф погиб, потому что хотел казаться бесстрашным, как и все мы, а в итоге лишь доказал, что так же глуп.

— Эглаф, — я произнес вслух его имя, когда мы легким галопом скакали по продуваемому ветром с песком берегу.

— Что? — прокричал мой сын.

— Эглаф, — снова повторил я, даже не потрудившись объяснить. Я думаю, пока мы помним имена мертвецов, они продолжают жить.

Я не уверен, как именно они живут: то ли скользят призраками, подобно облакам, или же обитают в загробном мире. Эглаф не мог попасть в Вальхаллу, потому что не погиб в бою и был христианином, наверное, он вознесся на их небеса, отчего я еще сильнее его жалел. Христиане рассказывали, что их умершие проводят всё время, восхваляя своего пригвожденного бога. Всё оставшееся время! Вечность! Что же это за чванливый бог, который хочет, чтобы его все время восхваляли? Эта мысль вызвала в памяти Барвульфа, тана из западных саксов, он заплатил четырем арфистам, чтобы те слагали песни о его несуществующих боевых подвигах. Барвульф был жирной эгоистичной свиньей, как раз из тех, кто жаждет слышать постоянную лесть. Христианский бог представлялся мне жирным, сердитым таном, наливающимся в своем зале медом и слушающим, как подхалимы толкуют о его величии.

— Они поворачивают! — крикнул сын, оборвав мои мысли, я посмотрел налево и увидел, что первый корабль поворачивает в сторону пролива. Вход вел прямо в бухту, хотя неопытного кормчего могли запутать сильные прибрежные приливные течения, но этот человек оказался достаточно опытен, чтобы предвидеть опасность и править длинный корпус куда нужно.

— Сосчитай воинов на борту, — приказал я Бергу.

Мы остановили коней на северном берегу пролива, где песок был завален темными водорослями, морскими раковинами и выбеленными обломками древесины.

— Кто это? — спросил меня Рорик — мальчишка, мой новый слуга.

— Вероятнее всего, норвежцы, — ответил я, — как и ты.

Я убил отца Рорика и ранил самого Рорика в сумбурной битве, изгнавшей язычников из Мерсии. Я сожалел, что ранил ребенка — ему было всего девять, когда я ударил его мечом, Осиным Жалом, и это чувство вины сподвигло меня усыновить мальчишку, как когда-то давно меня усыновил Рагнар. Левая рука Рорика зажила, хотя уже никогда не будет столь же сильной как правая, но он мог держать щит и выглядел счастливым. Он мне нравился.

— Они норвежцы, — радостно повторил Рорик.

— Мне так кажется.

Я не был уверен, но нечто в кораблях наводило на мысль, что они скорее норвежские, чем датские. Огромные звери на носу ярче, а короткие мачты отнесены ближе к корме, чем на большинстве датских кораблей.

— Слишком глубоко не забирайся! — крикнул я Бергу, который почти по колено загнал коня в бурлящую воду.

Течение врывалось в пролив, ветер вспенивал волны, но я смотрел на другой берег, лежащий всего в пятидесяти или шестидесяти ярдах. На том берегу была небольшая полоса песка, которую вскоре затопит прилив, и темные скалы, переходящие в высокую стену. Эту каменную стену, как и многое другое в Беббанбурге, построили во времена моего отца, и в центре стены располагались Морские ворота.

Много лет назад, испугавшись, что я могу на него напасть, мой дядя заложил Нижние и Верхние ворота, вместе они составляли главный вход в крепость, и построил Морские ворота, до которых можно добраться только на корабле или по тропинке вдоль берега, под валами крепости, выходящими в сторону моря. Со временем его страхи поутихли, да и снабжать Беббанбург через Морские ворота было неудобно и отнимало много времени, поэтому дядя вновь открыл Южные ворота, но Морские ворота остались. За ними шел крутой подъем к верхним воротам в деревянном частоколе, окружающем всю вершину скалы, где стоял Беббанбург.