Несущая свет. Том 1 - [20]

Мальчик вздрогнул при звуке своего нового имени — такие имена давали только благородным людям. Обращенное же к нему, оно звучало, на его взгляд, как насмешка, как чужое имя. Однако постепенно сознание того, что это — его истинное имя, начало побеждать в его душе, и он принял новую реальность как должное. Он долго сидел не шевелясь, как бы примериваясь в душе к своей новой непривычной жизни. Он считал раньше, что подобные вещи не происходят в действительности. Но вот, оказалось, они не только могут происходить на самом деле, но и произошли с ним. Прежде он был убог и бессилен перед лицом мира. А теперь ему открывалось столько возможностей! Презренный червь в мгновение ока превратился в человека.

— А моя мать… она умерла?

— Она умерла от горя, через год после того, как ты пропал, — отец отвернулся от мальчика, теперь он говорил с трудом, приглушенным голосом: — Возможно, это безумие… но когда близится полночь, я явственно ощущаю ее присутствие у семейного алтаря. Она была… блестяще образована. Там, в нишах, лежат ее сочинения: написанная ею трагедия, несколько медицинских трактатов и пять книг поэтических произведений.

Мальчику вдруг стало невыносимо горько от сознания того, что у него была мать, и что его мать умерла, не в силах перенести разлуку с ним, в то время как он сам жил так близко от нее, что они могли бы окликнуть друг друга.

Мальчик встал и подошел к книгам, оставшимся здесь, словно молчаливые свидетели ее некогда живого дыхания, согревавшего этот дом. Он с благоговением коснулся рукой одного из томов. «Мама… Блестяще образована… Я вижу ее лицо!.. Умный лоб… гордый подбородок… и ее глаза — два глубоких источника, полных тайны, глаза Минервы».

Так, значит, это ее он видел в своих смутных воспоминаниях!

Женщина в белом, научившая его читать. Она больше не была для мальчика призраком. Он теперь знал, что у его матери было доброе сердце, горячая кровь и соленые слезы. В саду за окном зашуршала вдруг листва на деревьях под порывом неожиданно налетевшего ветра, листва трепетала, словно одежда на бесплотном призраке. И Марк вдруг ощутил что-то странное в этом ветре — грусть, ласку и тревогу. «Может быть, это дух его матери явился сюда, чтобы порадоваться его возвращению?» — подумалось мальчику.

— То, что я вновь обрел тебя, мы будем держать до поры до времени в строгой тайне, — продолжал отец. — Мать Нерона все еще совершает свои злодеяния во имя сына, но ее звезда клонится к закату. Слишком долго она враждовала с Сенекой и гвардией, и теперь она терпит явное поражение. Но город все еще наводнен ее шпионами. Мы должны спрятать тебя здесь. Все слуги и все твои учителя должны быть из числа верных нам, надежных людей, и с них следует взять клятву молчания.

Слово «учителя» снова привело мальчика в хорошее расположение духа. Значит, его будут учить! Вообще-то этого следовало ожидать. Но у Марка не было времени сосредоточить свои мысли на подобном обстоятельстве, поэтому он был бесконечно рад, услышав столь приятную для себя весть. Вселенная звезд, морей, неведомых земель, целый мир истории, — все это он узнает и станет настоящим философом. Он станет таким философом, каким он представлял Сенеку до вчерашнего дня.

Юлиан-старший еще какое-то время продолжал беседовать с Марком, перечисляя славные дела их предков, отвечая на бесконечные, торопливые вопросы сына, затем он резко оборвал разговор и попрощался, не желая утомлять далее и без того перевозбужденного мальчика. В последующие несколько дней Сенатор исподволь готовил своего сына к новой жизни, стараясь произвести окончательный переворот в его душе, превратив человекоподобную машину в свободного, полного достоинства молодого человека.

Учитель латыни взял Марка в свои руки, помогая ему избавиться от плебейского выговора, приобретенного в течение многих лет жизни в Субуре. Он обучил мальчика разговорному этикету, принятому в высших кругах римского общества. Мажордом преподал ему основы хороших манер: он показал Марку как правильно и как неправильно носить тогу претекста, в которую были одеты юноши из аристократических семей; как нужно держать себя за столом; познакомил юного Юлиана с церемонией приема посетителей. Выслушивая и повторяя уроки своих учителей, Марк думал об одном и том же: «Пока меня обучают здесь, как вежливо обращаться к авгуру, или как произносить полные титулы друзей моих друзей, внизу, у подножия холма, на котором я живу, на грязных улицах умирает Лука. Мы ведь так крепко привязаны друг к другу. Моя удача должна стать и его удачей. Я должен заступиться за него!»

По прошествии месяца мажордом объявил Марку Юлиану-старшему, что мальчик уже достаточно пообтесался, и его вновь приобретенные манеры вполне позволяют ему обедать вместе с отцом.

«Имею ли я право вступаться за Луку? — спрашивал себя Марк, чувствуя смутные опасения и неизъяснимую робость, когда готовился встретиться с отцом за обеденным столом. — И все же, я сделаю это во что бы то ни стало».

Они обедали в триклинии, столовой комнате рядом с кухней, а не в большом зале с окнами, выходящими на фонтаны, — этот зал был предназначен для торжественных званых обедов.