Несущая свет. Том 1 - [155]

Марк Юлиан не стал ждать, пока гвардейцы схватят его. Он быстро кивнул в знак прощания всем собравшимся, а затем сошел с возвышения и стремительным шагом достиг двери, опередив преторианцев, которые, словно почетный караул, последовали за ним.

Нерон закричал хриплым голосом ему вслед:

— Теперь ты получишь возможность наводить скуку своим вредным морализаторством на обитателей царства Гадеса! Марк Аррий Юлиан, я приговариваю тебя к смерти! Тебя разорвут собаки, и хотя ты недостоин быть пищей моих верных добрых псов, ты все-таки станешь ею! Бросьте его собакам, ты слышишь, что ждет тебя, мой смертельный враг?

Марк старался вновь обрести то ясное спокойствие, которое снизошло на него в начале судебного процесса, но оно безвозвратно ушло. Он хорошо помнил жалкую кончину Изодора, его худое тело, опрокинутое на спину молниеносно набросившимися на него собаками, и вымазанные человеческой кровью шерсть и морды обезумевших псов.

Как будто очнувшись, Сенаторы начали переглядываться, бросая друг на друга удивленные взгляды: им было странно, что они все еще оставались в живых. Марк знал, что в предчувствии свободы их охватила нервная дрожь — животное, которое долго били и истязали, увидело на мгновение незапертую решетку своей клетки.

На верхнем ярусе, где были места для гостей, Домициан встал во весь рост, наблюдая пристальным взглядом за Марком Юлианом до тех пор, пока тот не скрылся из вида, и бранясь на тех мужчин и женщин, которые мельтешили у него перед глазами и закрывали обзор. Ему казалось, что у него будет сейчас сердечный приступ — так болело и ныло сердце в его груди от братской любви, которую он сейчас чувствовал к Марку. Вся его зависть испарилась, словно вода на огне, при мысли о той ужасной смерти, перед лицом которой стоял теперь его друг. «О боги, этот человек должен жить! — думал он. — Кто может сравниться с ним в наше гнусное время? Когда я приду к власти, мне так будет не хватать его. Я никогда в жизни не повторю ошибок и преступлений Нерона, который по своей собственной вине, из-за своих собственных безумств остался в одиночестве умирать на пустом берегу, словно выброшенная волной рыба, хватающая ртом воздух. Вокруг меня не будет толпы льстецов, застящих мне взор своей лживой лестью и делающих из меня калеку-слепца. Те люди, которые говорят правду в глаза власть имущих, достойны провинций, таких как Египет и Азия вместе взятые. Их надо награждать, а не убивать!»

* * *

Весть об аресте Марка Юлиана привела толпу в опасное волнение, в городе начались беспорядки, люди бросали в правительственные здания булыжники, ломали лавки и мастерские ремесленников. Боясь, что чернь освободит Юлиана по пути в Мамертинскую тюрьму, Нерон спешно отдал другой приказ, отправив восемьдесят своих гвардейцев сопровождать арестованного.

Но из восьмидесяти только двадцать подчинились ему. Это было уже актом открытого неповиновения. Преторианцы высказали требование подчиняться отныне только приказам своего префекта, но не Нерона. Теперь Нерон в полной мере осознал, насколько плохи его дела. И все же он распорядился, чтобы Консул, как всегда, начал докладывать текущие дела, и Император, с наигранной беззаботностью делал вид, что решает их.

Ближе к вечеру толпа начала нараспев декламировать: «Умри, тиран, умри!» И Нерон ощутил, что демоны из смрадных земных глубин явились за ним, окружают его и уже готовы утащить с собою в подземный мир. Наконец, он распорядился, чтобы подали его носилки. Он хотел как можно скорей оказаться в своем безопасном убежище — Золотом Доме.

Внезапно все пришли в замешательство: в зал заседания Сената пыталась ворваться разбушевавшаяся толпа, гвардейцы поспешили к украшенным бронзой тяжелым дверям, чтобы сдержать ее напор. Домициан с ужасом, смешанным с презрением, наблюдал, как Нерон, потеряв всю свою величественность, скатился на спине по ступенькам, ведущим с высокого помоста на мраморный пол залы, и довольно проворно для своего одутловатого тела вскочил на ноги. В зал были внесены закрытые носилки, и Нерон мгновенно исчез в них, приказав носильщикам вынести его через потайную дверь.

Марка Юлиана поместили в одну из камер подземелья Мамертинской тюрьмы. Собственно говоря, это был каменный мешок — яма, вырытая в земле и выложенная камнем, на полу которой стояла вода. С часа на час он ждал шагов своих палачей, гадая и размышляя о том, что может происходить наверху. Его обуревало множество вопросов. Осталось ли у Нерона достаточно верных гвардейцев, чтобы учинить новую резню на улицах города и вновь удержаться на троне? Или, может быть, ворота свободы начали потихоньку открываться? Если это было так, то в этом была доля и его заслуги.

Толпа, собравшаяся вокруг Курии, становилась все более враждебной. Сенаторы провели в зале заседания бессонную ночь, словно заключенные, запертые в здании Сената и осажденные возмущенной чернью. Следующий день имел в календаре плохие предзнаменования, поэтому Сенаторы не хотели заниматься в этот день делами. Гвардейцы снабжали их едой. На третий день своего заточения, невыспавшиеся и утомленные, они начали новое заседание. Авгур заявил, что этот день очень благоприятен для принятия решений и имеет самые добрые предзнаменования. В первый же час своей работы Сенаторы приняли постановление, обеспечивающее им свободу: они объявили Нерона — Врагом Народа. В постановлении предусматривалась и мера наказания преступника — он был приговорен к казни «в духе древних законов»: осужденного следовало раздеть догола, зажать его голову рогатиной и пороть до смерти железными прутами.