Нестрашный мир - [34]

И на своих собственных детей и внуков Н.Н. тоже орёт. Она сама рассказывает:

– Опять с дочкой поругалась. Обиделась она на меня. Говорит, я её оскорбляю.

– А вы оскорбляете?

– (вдруг задумавшись) Оскорбляю… (и вмиг очнувшись) Ну и правильно делаю! У неё дома такой бардак, что просто война и немцы!

Мне всегда становится неприятно, когда посреди трогательного рассказа о любимом внуке нянечка оборачивается и бросает своему подопечному: «А ты чего тут торчишь? Ну-ка давай отсюда!»

Н.Н. напрочь лишена всякой двойственности. Она не со всеми разная, а в разное время с каждым:

– Лёша, сволочь! Я для чего тебе чистую рубашку надела? Для того, чтобы ты рукава жевал?

А сегодня Лёше нехорошо, он кашляет, и Н.Н. подолгу сидит возле него, хлопает по спине, чтобы откашлялся. Зовёт врача, чтобы посмотрел Лёшу. Я вижу, она волнуется.

Что касается крика, то причин для него у нянечек сколько угодно.

Можно орать от отвращения к работе, где за копейки выбиваешься из сил. От раздражения на всех детей в группе или на одного особо одарённого. Или, наконец, от чистой и вдохновенной ненависти ко всем и вся.

А Н.Н.?

Я терялась в догадках, пока не услышала разговор.

Старшая медсестра: Ты чего орёшь? Тише!

Н.Н.: А я не ору! Я всегда так разговариваю! Голос у меня такой! И не надо мне указывать!

Когда Н.Н. мной довольна, чего почти не бывает, она обращается ко мне на «ты», а когда сердится – на «вы». Надо ли говорить, что она всё время на меня орёт? Но я не обижаюсь.

Н.Н. очень любознательная. Её любимый вопрос – «это ещё что за херовина»?

А её речь!

Заканчивая кормить ребёнка:

– Всё! Окончен бал, потухли свечи! Удивляясь:

– «Е-моё», – сказал Лёня Голубков. Утешая плачущего:

– Тихо, бабка! Немцы близко! В дверях:

– Всё, иду чай пить. А то во рту – помойка.

А когда Н.Н. собирается стричь детям ногти и надевает очки, это такое трогательное зрелище, что я не берусь его описывать.

Наши дети для Н.Н. – такие же дети, как её собственная внучка, которую можно отругать, можно шлёпнуть по попе, но невозможно допустить, чтобы ей было по-настоящему плохо.

Однако самое для меня главное, что рядом с Н.Н., даже когда она орёт, никогда не бывает страшно. Рядом с ней я чувствую присутствие чего-то тёплого, древнего и надежного, как мир.

Это вроде пелёнки, в которую Н.Н. заматывает Лёшу.

Sleep, my baby, hush!

Смотрит с неба звёздный страж,

Свесил крылья до земли,

Крылья лесом поросли.

Спи, мой ангел, тише!

Вот уже глядишь, и

Время зреть посевам,

Золотиться травам.

Стал июль за левым,

А сентябрь – за правым.

Смотрит с неба страж,

Он ночной хранитель наш,

Он крылатый воин

Из Господней свиты,

Видит нас с тобой он,

Хоть глаза закрыты.

Спи мой милый, лишь

Ты на всей земле не спишь.

Охраняет страж нас.

Спи – уже не страшно.

4.

Существует предел, дальше него я пройти не могу Пространство и время, которое я делю с моими детьми, ограничены. Когда Песталоцци спрашивали, в чём секрет его удивительного влияния на детей, он отвечал, что нужно жить с подопечными одной жизнью. Я знаю, что не готова к этому Меня не будет с ними в ПНИ или в реанимации, где они закончат жизнь.

Я ухожу с работы в четыре часа и не вижу, как они спят – кто крепко, кто часто просыпаясь. Мне об этом рассказывают нянечки.

Моё время ограничено рабочей неделей, постепенно недели сложатся в волонтёрский год, а потом я уйду и придёт новый волонтёр.

Нянечка помнит, каким был ребёнок, когда поступил в детский дом из дома малютки. Она проводит его в ПНИ. Нянечка лучше, чем я, знает, как ребёнок ест и чем болел, есть ли у него родные. И не важно, по убеждению или по необходимости она делит с ребёнком большую часть его жизни.

Вопросы: свои и чужие

Слава Богу, я никогда не была обделена друзьями, знакомыми и случайными собеседниками. Круг моего общения широк и разнообразен: парикмахеры, психологи, фасовщики колбас, доктора наук, шофёры, писатели, профессиональные автостопщики, учителя, безработные хиппи, программисты, продавцы в бутиках, театральные режиссёры, поклонники Толкина, фрезеровщики и гебраисты-медиевисты, изучающие демонологию в Талмуде.

Но я заметила, что когда речь заходит о детях, с которыми я работаю, люди, независимо от уровня интеллекта, образования и сферы деятельности, задают мне примерно одни и те же вопросы.

Сразу скажу, что правильных ответов на них я не знаю. Попытки ответить рождают новые вопросы и так до бесконечности или, во всяком случае, до очень большой глубины. Как говорит девочка Анна из книжки Финна «Здравствуйте, мистер Бог, это Анна»: «ответ – у меня в середине».

– Как вы можете работать, не получая никакой отдачи?

Конечно, если пытаться строить общение на нашем привычном уровне (например, произносить слова и ждать немедленной, понятной нам реакции), никакой отдачи не будет. Но это не значит, что она невозможна.

Когда вы по-русски объясняетесь с иностранцем и он вас не понимает, вы же не делаете вывод, что иностранец в принципе не умеет общаться.

Диалог возникает тогда, когда отвлекаешься от своего представления о диалоге для тебя и сосредотачиваешься на том, что есть диалог для твоего подопечного. Как говорит немецкий эр-готерапевт Марианна Майер: «Мы входим туда, где находятся дети. Дыхание – это общение. Ритм сердца – тоже общение».