Нестрашный мир - [30]
Я садилась на кровати ко всем по очереди и играла на флейте.
Большая Таня взяла на руки маленькую и тихо что-то ей пела, по-моему, свои протестантские рождественские песни.
Конечно, на улице шел снег.
В палату заглянула медсестра, увидела нас и тихо прикрыла дверь.
Я вспоминаю это Рождество и не знаю, что понимали и чувствовали девочки, какими они нас видели. Если кто-то скажет, что мы зря старались войти с ними в контакт, потому что им это было не нужно, я не буду спорить. Вполне достаточно того, что это было нужно нам. Мы очень хотели понять и услышать. Надеюсь, они это почувствовали.
Марина
Первое время она нас боялась. Когда мы только вошли в палату, она начала кричать. На крик пришла медсестра: «Что такое? Девочки тебя не обидят. На, попей».
Марина жадно пьёт. Сама держать чашку она не может – на ней грубая смирительная рубашка. Рукава, правда, не связаны за спиной, свободно болтаются.
– Почему рубашка?
– Бьём себя. Ухо разодрали. Так-то она хорошая девочка. У нас сколько ни лежало даунят, все хорошие.
Допив, Марина ложится и поворачивается лицом к стене. Довольно скоро она привыкла к нам, во всяком случае, больше не кричала. Чаще всего лежала, отвернувшись к стене. Я не пыталась подружиться с Мариной, хотя она мне сразу чем-то понравилась. Я думала, что если Марина не выражает желания общаться, лучше не пытаться «разбудить» её. Зачем давать обещания, которые потом не сможешь выполнить?
Под Новый Год мы украшали палату гирляндами, а Марина, лёжа на спине, наблюдала за нами. Я принесла в больницу флейту. Подсаживаясь ко всем по очереди, играла рождественские песни. Села и на Маринину кровать. Марина насторожилась, напряглась, ещё бы – такое вторжение в личное пространство. И вдруг широко улыбнулась то ли мне, то ли музыке.
В следующий наш приход у Марины было сильное расстройство желудка, и я повела её мыться в душ. Мы шли по больничному коридору, удивляясь забытому ощущению: Марина забыла, что такое ходить, я забыла, что такое вести ребёнка за руку (никто в моей группе не ходит).
Однажды медсестра попросила нас покормить Марину.
Первым делом я сняла с Марины смирительную рубашку. Принесли обед – картофельное пюре с мясным пюре. Марина выжидательно открыла рот.
– А может, ты сама поешь? – спросила я и попыталась вложить в её руку ложку. Марина молниеносно убрала руки за спину и возмутилась:
– А-а-а!
– А может быть, всё-таки?
– А-а-а!!! – закричала Марина, мотая головой.
Но у меня случился приступ упрямства. Мне тогда почему-то казалось, что это очень важно – уговорить Марину взять в руку ложку. Что от этого многое зависит. Вряд ли я смогла бы ответить, что.
Мы сидели рядом на кровати перед низким столом. Я вложила в Маринину руку ложку и накрыла её руку своей. Марина руку не убрала.
Так, рука в руке, съела весь обед.
Потом мы сидели рядом радостные: я радовалась тому, что Марина держала ложку, Марина – тому, что наелась, а может, ещё чему-то своему.
Таня серьёзно сказала: «А вы похожи». Я тоже об этом думала. Бывают дети, к которым сразу чувствуешь душевное притяжение, даже (или особенно) если они злые, замкнутые и не желают с тобой общаться.
Потом мы перестали бывать в больнице. Время от времени я думала, не навестить ли Марину, но так и не собралась. Оправдывала себя тем, что нельзя давать обещания, если не можешь их выполнить.
Через месяц я снова пришла в больницу: заболела девочка из моей группы. Я вошла в палату и увидела Марину Сначала я не узнала её, так она изменилась. Первая мысль была: «Боже, до чего Марина желтая!»
Я присела на край кровати:
– Марина, привет.
Она равнодушно скользнула по мне взглядом и отвернулась к стене. Ещё через месяц я узнала, что Марина умерла.
Три рассказа про надежду
Я очень боюсь переборщить с тяжелым и страшным, потому что пишу книгу не об этом. Но всё-таки решила почти не править и не сглаживать свои письма и записи, оставшиеся после посещений психоневрологических интернатов, куда переводят детей из детского дома после 18 лет. Здесь не обойтись без тяжелого и страшного. Но прошу помнить, что эти три рассказа не об этом.
Никита
первое письмо
