Несравненное право - [318]

Залиэль отчаянно сопротивлялась, сдерживая «Созвездие» в его опасном беге навстречу неведомой угрозе. Эльфийке приходилось тяжело. Шторм, хоть это и казалось невозможным, все крепчал, и корабль, несмотря на все усилия, стал заметно дрейфовать.

Рене хмуро оглядел бушующее море и вдруг приказал бросить якорь. Боцман при всей своей невозмутимости не мог скрыть удивления — под ними наверняка лежала бездна темной воды, — но приказ выполнил. Каково же было удивление морского волка, когда якорь достиг дна. Теперь, когда к усилиям Залиэли добавилась крепость цепи, выкованной подгорными кузнецами, «Созвездие» остановился и даже немного подался назад, подальше от неведомой опасности.

Аррой прекрасно понимал, что эта передышка ненадолго, но это была передышка, особенно для Залиэли, которая, вскинув руки над головой, удерживала корабль на месте. Спрашивать о том, не пора ли наносить пресловутый удар, император не стал. Если сможет — она сделает все как надо. Это ее битва, его же дело по возможности облегчить ее нелегкий труд, управляясь с кораблем, что он и делал. Попытки помочь эльфийке магией он сразу же оставил — слишком неравны были силы, к тому же это потребовало бы от него полного сосредоточения, а ему приходилось следить и за морем, и за командой. Разумеется, он ни на мгновение не забывал ни о странном месте, куда буря толкала корабль, ни о Залиэли. Зато для всего остального места просто не оставалось. Рене освободил свой мозг от любви, от памяти, от надежды — от всего, что отвлекает от борьбы. Пока они держались, и это было хорошо, а потом случились две вещи одновременно. Он словно бы ощутил чужой ужас и решимость. Казалось, его самого захватило и повлекло куда-то, где нет ничего, или, вернее, есть НЕЧТО, абсолютно чуждое тому, что составляло смысл жизни адмирала. Это ощущение исчезло так же стремительно, как и накатило, и одновременно в глазах Залиэли сверкнуло торжество и на лице ее отразилось немыслимое облегчение. Нет, эльфийка по-прежнему сражалась с ветром и морем, ни на мгновение не ослабляя магическую защиту корабля, но это была совсем другая женщина — не настороженная, ожидающая, надеющаяся на лучшее, но готовая и к худшему. Лицо Лебединой королевы напоминало сейчас лицо воина, только что осознавшего, что битва выиграна. Пусть сеча еще продолжается, пусть он сам еще сотню раз может сложить голову, но он знает, что все было не зря, что если он и не увидит победы, она неизбежна, и это самое главное.

Адмирал никак не связал внезапную пустоту в собственном сердце с торжеством Залиэли. Не успел. Ветер неожиданно стих, и волнение улеглось, хотя этого и не могло быть. Впрочем, если буря была не простой, а магической, в чем Рене и не сомневался, и если удар, нанесенный матерью Эмзара, достиг своей малопонятной цели, могло случиться и не такое.

Яркий свет невидимого солнца прорвался сквозь отверстие в иссиня-серых облаках, залив все расплавленным серебром, и Рене, благоговея, увидел, как по лучу, словно по тропе, к ним идет стройный воин в развевающемся плаще, несомненно, эльф. Залиэль вскрикнула и бросилась навстречу. Рене промедлил лишь секунду и кинулся следом. Поздно. Наваждение исчезло, озверевший ветер вновь трепал стоящий на якоре корабль, а за бортом, куда шагнула эльфийка, среди волн мелькнула аспидно-черная туша кэргоры.

Кто бы ни поднял эту странную бурю, он знал, что делает. Лишенный магической защиты корабль долго не продержится. Они обречены. Единственным утешением было выражение, мелькнувшее на лице Залиэли до того, как ее заставили кинуться в море, показав ей образ Ларэна. Если ее торжество было вызвано заблуждением, миражом, то весь их поход оказался страшной, гибельной ошибкой, но Рене отчего-то казалось, что одно с другим не связано. Да, Залиэль обманули, и она погибла, но перед ее смертью произошло что-то очень важное, что-то, заставляющее думать о победе, которую — Первый Паладин Зеленого Храма Осейны отдавал себе в этом полный отчет — он увидит вряд ли. Выстоять против такого шторма было бы не просто, даже окажись они далеко от гиблых мест и будь неистовый ветер просто обычным ветром.

Рене уже несколько раз казалось, что дальше некуда, но шторм продолжал крепчать. Ветер, равного которому никто не мог припомнить, бросался на отчаянный корабль с какой-то осмысленной яростью, достойной живого и разумного существа, он выл и свистел в такелаже и мачтах, гнул стеньги, тряс и пытался сорвать шлюпки. Приходилось потравливать якорные цепи, натягивавшиеся при сильных порывах в струну. «Созвездие» при этом подавался назад, по направлению к странному, лишенному волн месту, и моряки подсчитывали время, остававшееся до того, как корабль сорвется с натянувшихся гудящих цепей и ринется навстречу неизбежному. Мотало все сильнее и сильнее. К реву ветра и волн примешивался тревожный жалобный скрип: несчастный корабль то уходил носом в воду, то выныривал, отряхиваясь при подъеме, как гигантская утка.

Рене стоял на мостике, цепко держась одной рукой за поручни, в другой у него был рупор. Ветер бил в лицо, пронизывая до костей небывалым для этих широт могильным холодом, но адмирал, казалось, этого не чувствовал. Он был серьезен, сосредоточен и внешне совершенно спокоен. Аррой не раз штормовал в открытом море и видывал бури, не так уж и уступавшие нынешней. Если бы не магия, не это проклятое пятно неподвижного тумана, к которому шторм изо всей силы толкал корабль, он был бы почти спокоен. «Созвездие» делали лучшие мастера, и корабль был приспособлен к тому, чтобы сутками с задраенными люками и под штормовыми парусами носиться по беснующемуся морю, будучи столь же непотопляемым и вертким, как хорошо закупоренный бочонок.