Неспящие - [7]

Франсуа молчал. Испуг и нежность, с которыми он вдруг на меня посмотрел, привели меня в полное отчаяние. Но я должен был идти до конца. Мои пальцы стискивали мой живот до боли. Выпятив губы, я изображал мужские стоны, которые слышал так часто. Я не унимался до тех пор, пока мама не прикрыла мне рот рукой.

— Если ты и сам все знаешь, то зачем спрашиваешь? Мой маленький Эйнштейн!

Ее голос, шепчущий мне что-то на ухо, пряди ее волос на моих потных щеках, запах зеленой фасоли и одеколона. Они высушили мой пот, и мое дыхание опять стало ровным. Франсуа ушел, оставив нас в обманчивой иллюзии нерушимости нашего союза.

В классе я повторил рассказ, в который готов был сам поверить. Он начинался словами: «Моя мама повариха. Люди готовили пищу с тех пор, как существует мир».

В любом коллективе есть человек, который демонстрирует остальным, как отрывают лапки у мухи, как выбирают жертву, как становятся победителем. Среди нас таким был Вилли. Он начал громко смеяться уже в начале моего доклада. Его троица хихикала неизвестно над чем.

— А ну тихо!

Мейстер Браке звонко хлопнул линейкой по столу. Вилли смотрел на меня, молча ухмыляясь: «Ты — моя добыча. Погоди, придет время!»

На школьной площадке я играл со Станом в книккеры. Вначале я боялся, что его глаз упадет и смешается с другими стеклянными шариками, но такого никогда не случалось. Он умел иногда быть по-настоящему серьезным, что вызывало во мне глубокое восхищение. Сейчас он, стоя на коленях, сильно наклонился вперед, примериваясь к расстоянию между выбранным шариком и горкой. Я стал очень тихим под строгим стеклянным взглядом, буравящим меня сбоку.

Когда горка стеклянных шариков рассыпалась, он инстинктивно прикрыл глаза рукой. Я перевел взгляд с ног Вилли на его лицо.

— Твоя мать не повариха, а проститутка, — сказал он. — Ты знаешь, что означает слово «проститутка»?

Вот, оказывается, в каком слове заключалась тайна! Если бы я только знал, что оно значит! Я поднялся и увидел, что Вилли приволок с собой три тени.

— Оставь его в покое, Вилли!

Стан не был тенью, он говорил.

— Не лезь не в свое дело, косой! Проститутка — это дурная женщина.

Я крикнул, что это неправда, что он сам дурной и что от него воняет. Я толкнул его, но он стоял неподвижно, как скала.

— Твой отец обжора! — закричал я.

В ответ он толкнул меня, и я упал. Я поднимался на ноги и снова падал. Три тени радостно улюлюкали.

— Мейстер! — крикнул Стан.

Его голос прозвучал словно издалека.

Вилли расплющивал коленками мои легкие.

— Сучонок! — выругался он.

Я впился ногтями ему в горло. Он схватил меня за руки и завел их мне за голову. А потом почему-то засмотрелся на слюни, что протянулись от его рта до моей щеки, и отпустил. Я заметил булыжник с острым краем. Зажал его в руке и что есть силы ударил.

Его тиски ослабли. Он ошарашенно начал ощупывать свой лоб. Его кровь капала мне на шею и на одежду. Я ждал, когда он упадет.

Бывает тишина, ни на что не похожая. Тишина, что цепляется и застревает в башке. Я поднялся и посмотрел на Стана. Он тряс мою руку до тех пор, пока из нее не выпал камень. Мои одноклассники превратились в малышей. Первое, что я услышал, был голос мейстера Браке: «Это очень серьезно, Де Хитер, о-о-очень серьезно!»

Мы с мамой медленно шли в сторону кабинета директора. Взгляды родителей Вилли держали нас под прицелом, буравили нам спину от старта до финишной черты. Когда мы шли мимо них, мать Вилли что-то прошипела, но слов я не разобрал. Его отец громко сморкался.

Мамина рука крепко сжимала мою. Мне было больно, но сейчас я был бы не против почувствовать ее руку еще сильней. Все оказалось очень серьезно. Так сказал мейстер Браке, и это же подтверждало мамино нахмуренное лицо и ее молчание.

Мы сидели перед директорским железным письменным столом. Я никогда не был здесь раньше и сейчас раздумывал, всегда ли тут дежурят полицейские. Один из них наклонился вперед и, что-то прошептав, указал на лист бумаги. Двое других стояли у стены, словно провинившиеся дети, и хмуро пялились в одну точку. Директор слушал, время от времени рассеянно кивая в нашу сторону.

Мама следила за всем очень внимательно. Она едва сдерживалась. По дрожанию ее щек можно было понять, что дело нешуточное.

— Мы вынуждены отправить его в интернат, Лея.

Вздох, с которым директор наслал на нас беду, был бы куда уместнее, если б он объявил, что на стол подали несвежие мидии.

— Через мой труп! — отрезала мама, вставая, и потащила меня за собой к выходу.

Провинившиеся полицейские преградили ей дорогу.

— С тобой у ребенка нет будущего. Хоть это ты понимаешь? Подумай о последствиях.

Тухлые мидии, оказывается, способны на сочувствие! Директор с самодовольным видом поглаживал себя по голове: «Какое счастье, что я такой умный! Не то любой мог бы меня обидеть. Наплевать мне в душу. Довести до слез гипсовую деву Марию у меня над головой. Хотя бы эта проститутка с ее отпрыском, схватившим булыжник! Эта тетка, рычащая на нас: „Черт возьми, руки прочь от ребенка! У меня есть что рассказать вашим женам. О том, что их мужики вонючие, грязные свиньи с их деньгами, с их ложью и фригидными самками и что они ничего, ну просто ни-че-го-шеньки не умеют!“».