Неспящие - [24]

— Как там наш маленький Бенуа?

Его вопрос звучал искренне, но одновременно мог таить в себе налет высокомерия.

— Ах, Фредерик, ты же знаешь? Ты ведь всегда все знаешь?

Он замолчал, словно почувствовал себя в чем-то уличенным, и скромно ответил:

— Я знаю далеко не все. А вы думали, что все? Ну уж нет, все знать — это слишком много! Потому лучше сами расскажите, как вы живете. Справляетесь потихонечку?

— Я бы, скажем так, хотел остаться здесь, Фредерик.

Он захлебнулся из-за набежавшей волны и стал изо всех сил откашливаться через голосовое отверстие.

— Вы в своем уме?

— Мое решение твердо. Я хочу остаться здесь с тобой, на нашем морюшке и в моей мечте.

Фредерик громко застонал и сердито ударил хвостом по воде. Огромная волна промочила на мне одежду.

— Но остаться здесь вам невозможно. Подумайте о последствиях для нас обоих.

Я не понял причин его паники и стал тихонько его поглаживать.

— Спокойно, Фредерик. Плыви себе и плыви, и все устроится.

— Нет! — прорычал он в ответ. — Ничего не устроится. Если вы тут останетесь, я тоже умру.

— О чем ты? Ты не можешь умереть. Я тебя выдумал.

— Вовсе нет! В моей голове вы живете тоже.

Он плыл все быстрее и быстрее. Волны шумели глухо и угрожающе. Черные морские водоросли наматывались мне на пальцы рук и ног. Я сбрасывал их, но они, словно быстрые змеи, снова на меня наползали. Моя мечта меня больше не слушалась.

— Бред! Это значило бы, что ты существуешь.

— И что тут бредового? Разве в мире не существует кашалотов? И вам абсолютно ни о чем не говорит закон Фьоттергардена?

Меня стало мутить. Плети водорослей мешали моему кровообращению.

— Когда два живых существа одновременно видят друг друга во сне, это значит, что они тесно друг с другом связаны. Проснись, парень, перестаем дышать! Я выбрасываюсь на берег.

Я сделал отчаянную попытку встать на ноги. И тут же поскользнулся на волне из грязи. Из грязи? Меня охватил приступ паники. Маленькие рыбки, приклеившиеся к бокам Фредерика, задыхаясь, показали свои белые брюшки. Чайки камнем падали вниз и тонули, увязнув тяжелыми крыльями в коричневой жиже, твердевшей прямо на глазах. Солнце было затянуто маревом.

— Фредерик?

Из отверстия в его спине вырвался еще один фонтанчик грязи, затем оно раскрылось еще шире, и раздался звук настолько резкий, что от него могли бы полопаться стекла. Острая боль впилась мне в мозг, прорезав барабанные перепонки. Я прижал ладони к ушам и насколько мог широко вытаращил глаза.

Я видел пучки солнечного света, проникающие через окно в комнату. Леденящий душу крик кашалота все еще чертил пылающую звуковую дорожку в моем мозгу.

Я встал. Звук свистка на чайнике, который произвел Фредерик, все нарастал и нарастал, превращаясь в нечто невыразимое, разрывающее изнутри мою грудную клетку. Я обхватил руками голову, но не смог унять резкой боли. Дальнейшее, казалось, не имело ко мне отношения.

Вместо того чтобы сесть на стул, я поднялся на стол.

Вместо того чтобы зажечь сигарету, я поджег скатерть.

Еще совсем недавно я стоял на горящем столе, а через несколько минут оказался на тротуаре. Одна из соседок вылила мне на брюки ведро воды. На улице на меня глазели прохожие. Я мчался прочь, подальше от их взглядов.

Потом я сидел один, дрожа, в купе на нижней полке. Я понял, что озноб у меня из-за ожогов. Перед самым отправлением поезда в купе вошли одинокая женщина с бледным мальчиком — на ней были латексные сапоги. Они сели напротив и принялись молча меня разглядывать.

Примерно через четверть часа женщина хриплым голосом сказала:

— Жизнь — это буря в стакане воды, менейр.

— Буря в стакане! — повторил мальчик и засмеялся.

Прямо с платформы я бросился в сторону дамбы. Ноздри мне щекотал запах креветок. На землю, чуть ли не мне под ноги, плюхнулся целый ворох крабов. Прибывающие толпы загораживали обзор, вызывая во мне чувство беспокойства. Я протиснулся через них с большим трудом, краем глаза успев заметить съемочную группу на пляже. Я посмотрел на чаек, что кружили с громкими криками над местом трагедии, и, прибавив ходу, пробился в первые ряды зевак.

Последнее, что мне запомнилось, был огромный хвост, тщетно пытавшийся сбросить с себя канаты. Спасатели, казалось, уже потеряли надежду. С грустным почтением они сделали несколько шагов в сторону моря, которое уносило свои равнодушные волны все дальше от берега.

Я смотрел на вздымавшуюся и опускавшуюся черную массу и увидел на ее фоне большой черный глаз, внимательно следивший за моими движениями. Чернота медленно оплывала, уходя в песок, словно чернила из прохудившегося баллончика, одновременно окрашивая в черный цвет летний воздух. Вскоре уже не было видно ни зги. Ужасный металлический вой в моей голове стих, словно налетевший ветерок, который, угасая, еще доносит слова диктора, читающего сводку новостей: «Он задушит себя собственной массой».

Я открыл глаза и окинул взглядом стену справа. Сильный ветер, врывавшийся в открытое окно, парусом раздувал темно-зеленые шторы. На стене висели большие часы, их стрелки приближались к семи пятнадцати. Невозможно было определить, утро сейчас или вечер.

На мне были широкие белые штаны. Закатав одну штанину повыше колена, я осмотрел свои ожоги — похоже, их кто-то заботливо обработал.