Неспелый колос - [14]

– Попался бы мне тот идиот, кто это придумал… Почувствовав себя оскорблённым, он не убежал, как ему хотелось, и разъярённая Дама в белом обнаружила его у калитки. Завидев его, она переменилась в лице, и сведённые на переносице брови разошлись; пожав плечами, она подытожила:

– Я могла бы и догадаться. Невелика хитрость. Она подождала извинений, но их не последовало, ибо Флип был весь поглощён созерцанием, про себя безотчётно вознося ей хвалу за то, что она снова в белом, что её губы не слишком явно, но тронуты помадой, а глаза – тушью. Она поднесла руку к щеке.

– Надо же, у меня идёт кровь!

– У меня тоже, – не слишком находчиво откликнулся Флип и протянул ей исцарапанные руки. Она нагнулась к ним, размазала пальцем крохотную блестящую капельку крови на ладони Флипа.

– Вы рвали их для меня? – безмятежно спросила она.

Вместо ответа он лишь кивнул, не без тайного злорадства демонстрируя этой изысканной особе манеры неотёсанного крестьянского парня. Однако, казалось, это её не удивило и не раздосадовало.

– Не желаете ли зайти на минутку?

Так же не разжимая губ, он отрицательно мотнул головой, и волосы запорхали вокруг лица, похорошевшего от выражения странной суровости, вытеснившей все иные оттенки чувства.

– Они такого… несказанно голубого цвета… Я их поставлю в мою бронзовую курильницу…

Его лицо чуть смягчилось.

– Я так и думал, – подтвердил он. – Или в серый глиняный горшок.

– Да, если вам угодно… В серый глиняный горшок.

Его привела в восхищение некая покорная мягкость в голосе госпожи Дальре, и она заметила это, заглянула ему в глаза и с прежней непринуждённой, почти мужской улыбкой, переменив тон, спросила:

– Скажите-ка, господин Флип… ответьте на один вопрос… на один простой вопрос… Вот эти прекрасные голубые цветы вы нарвали для меня, чтобы доставить мне удовольствие?

– Да…

– Это прелестно. Чтобы доставить мне удовольствие. А о чём вы думали больше, о моём удовольствии их получить или – прошу, будьте внимательны – о своём удовольствии набрать их для меня и мне вручить?

Он плохо её слушал, глядя, как глухонемой, на её губы, не в силах думать ни о чём, кроме очертаний её рта и трепета ресниц. А потому не понял и ответил наугад:

– Я подумал, что это будет вам приятно… И потом, вы предложили мне оранжаду…

Её ладонь лежала на его руке чуть выше локтя. Она отняла её и широко распахнула приоткрытую калитку.

– Всё в порядке. Вам, милый мой малыш, надобно уйти и более сюда не возвращаться.

– Как это?

– Никто вас не просил быть со мною столь любезным. А посему оставьте попечение и не бомбардируйте меня более вашим голубым чертополохом. Поверьте, это напрасный труд. Прощайте, господин Флип. Разве что…

Она затворила калитку и надменным лбом упёрлась в решётку, которая отделяла её от Флипа, застывшего на дорожке.

– Разве что однажды я обнаружу вас на этом самом месте, и вы придёте отнюдь не для того, чтобы отплатить колючим букетом за оранжад, а совсем по иной причине…

– По иной причине…

– Как ваш голос сейчас походит на мой, господин Флип! Вот тогда-то мы и посмотрим, чьё удовольствие поставлено на кон – моё или ваше – и чей черёд благодарить. Я люблю тех, кто просит милостыню или умирает с голоду, господин Флип. Если вздумаете вернуться, возвращайтесь с протянутой рукой… Ну идите же, идите, господин Флип!..

Она отошла от решётки, и Флип ушёл. Хотя его прогнали и даже изгнали навсегда, он удалялся обуянный мужской гордыней, унося в памяти чёрную вязь резной решётки, и над ней, словно бледная кисть цветущей калины, всё ещё белела женская головка, отмеченная, будто неким таинственным знаком, клеймом свежей крови на щеке.

X

– Ты сейчас упадёшь, Вэнк, у тебя туфля расшнурована. Подожди.

Флип быстро наклонился, схватил две шерстяные тесёмки и обернул их вокруг смуглой, подрагивающей, суховатой лодыжки, похожей на ногу косули, созданную для бега и прыжков. Огрубевшая кожа и многочисленные ссадины не умаляли её грациозности. На лёгких костях почти не было мяса, и мышцы развились ровно настолько, чтобы придать очертаниям плавную округлость; нога Вэнк не будила желания, но рождала в душе особый восторг самой чистотой стиля.

– Да говорю тебе, подожди! Я не могу завязать шнурки на ходу!

– Пусть, оставь так!

Нога выскользнула из державших её ладоней и, словно взлетев, пронеслась над головой стоявшего на коленях Флипа. Он услышал запах лавандовой воды, свежевыглаженного белья и водорослей, запах Вэнк. и увидел её уже метрах в трёх от себя. Она смотрела сверху вниз, изливая на него свет своих тревожно потемневших глаз, на чью синеву не влияли Переменчивые краски морского прибоя.

– Какая муха тебя укусила? Что за капризы! Как-нибудь я умею завязать сандалию! Вэнк. уверяю тебя, ты становишься невозможной!

Рыцарская поза коленопреклонённого Флипа плохо гармонировала с его обиженным лицом древнеримского божка, обрамлённым чёрными волосами, с золотистой кожей, свежесть которой была лишь чуть-чуть подпорчена лёгкой тенью будущих усов (пока что – бархатистым пушком, а в скором времени – жёсткой щетиной).

Вэнк не подошла к нему; казалось, она удивлена и задыхается, словно Флип гнался за ней.