Несостоявшийся шантаж - [28]

Обезопасив себя и Акопяна с друзьями от атак снизу, вертолет опустился до уровня четвертого этажа и завис перед зияющим проемом окна. Вертолетчики кинули в номер матерчатый желоб наподобие того, по которому пассажиры покидают самолеты в случае заклинивания дверей. Олег помог Акопяну закрепить желоб на подоконнике. Затем вертолетчики кинули три веревки — красную, белую и черную. Акопян сделал приглашающий жест, и Олег первым схватился за веревку. В его руках оказалась красная. Вертолетчики энергично заработали руками. Через несколько мгновений Олег был уже на борту.

Следующего вызволили Акопяна. За ним последовала его любовница. Однако, когда женщину от борта вертолета отделяли считанные метры, она вдруг дернулась, и Олег увидел, как белая блузка на ее груди окрасилась кровью.

Он вскинул автомат, но кто-то из людей Акопяна опередил его. Из номера донеслись вопли раненого боевика. Вертолетчик выстрелил снова и добил его.

На Акопяна было страшно смотреть. Он склонился над замершей женщиной, которую все же дотянули до вертолета, и молча смотрел в ее остановившиеся глаза. Мягко закрыв их, он что-то сказал одному из своих людей. Олег не понимал по-армянски, но смысл его слов был ясен. Вертолетчик почему-то колебался. Акопян повторил приказ. Пожав плечами, тот кивнул своим людям.

Вертолет прошел над крышей отеля и сбросил бомбы. Потом он круто развернулся и взял курс на север Бейрута.

Акопян сидел, откинувшись в кресле, с удовлетворенным видом человека, добившегося справедливости.

Олег молчал. Разговор с Ауном привел к всплеску кровопролития. Буквально за несколько минут была взорвана гостиница, погибли сотни людей.

Армянин прочитал мысли Олега. Его губы скривила язвительная усмешка.

— Таков Бейрут. Здесь действуют совсем другие законы, чем в остальном мире. Привыкай…

США (Вашингтон)

Подъезжая к дому, Джим Коэн предупредил жену, что будет через несколько минут. Когда он вошел, его ждал накрытый стол, а в магнитофон была вставлена кассета с излюбленными произведениями Баха.

Джим, повинуясь давно заведенному ритуалу, поцеловал жену и, сняв пиджак, прошел в ванную. Через несколько минут он вышел посвежевший, благоухающий французским мылом и одеколоном «Лакост».

— Все уже на столе, — с ноткой нетерпения в голосе предупредила жена.

— Спасибо, дорогая. Иду! — откликнулся помощник президента. Но в столовую сразу не пошел, а сначала заглянул в детскую.

Четверо его детей сосредоточенно играли на полу. Игры имели практический смысл: пластмассовый конструктор учил семилетнего Джорджа профессии строителя, солдатики преподавали его пятилетнему брату Майклу полководческую науку, а куклы и кукольные домики воспитывали в трехлетних сестрах-двойняшках Мэри и Барбаре материнские чувства.

Дети были увлечены своим делом и не обратили внимания на появление отца. Прислонившись плечом к косяку двери, Джим умиленно наблюдал за ними. Его обычно плотно сжатые или, наоборот, растянутые в вежливой улыбке губы смягчала умиротворенность. Что-то подобное можно увидеть на лицах индонезийских Будд…

Наконец, Майкл, проведя рекогносцировку своих игрушечных войск, поднял глаза и первым заметил отца. Бросив солдатиков и игрушечную боевую технику, мальчик с радостным воплем кинулся к нему. Джим поднял сына высоко вверх и дважды подбросил. Крепко поцеловав, он осторожно опустил его на землю. Довольный Майкл громко визжал от восторга.

Джордж, на два года старше брата, вел себя более степенно. Но и на его лице, усыпанном мелкими веснушками, появилось счастливое выражение после того, как отец, поцеловав его, помог достроить арочный мост через реку из папье-маше. Наметанный глаз помощника президента, приученный замечать тончайшие нюансы в выходящих из недр вашингтонских министерств документах, мгновенно разглядел, какой детали не хватает для завершения строительства. А чуткие худые пальцы безошибочно поставили ее на место — в основание нижнего пролета моста.

После этого Джим Коэн посадил на левую руку Мэри, а на правую — Барбару, и устроил подобие воздушных качелей. Двойняшки млели от восторга, когда отец подкидывал их слишком высоко.

Подошедшая Синтия с улыбкой наблюдала за расшалившимися членами своей семьи. Наконец, Джим заметил ее и опустил двойняшек на пол. Они сразу надулись — уж очень хорошо было качаться в воздухе.

Обняв жену, Джим, не смущаясь присутствием детей, страстно поцеловал ее. «Иметь детей и быть вместе — это и есть счастье!» — прошептал он ей на ухо. В мочках Синтии покачивались и переливались в огнях люстры крупные бриллианты. Эти сережки были подарены ей мужем по случаю двадцатилетия их свадьбы.

— Иди в столовую, милый, — преувеличенно громко посоветовала Синтия. — А то ужин остынет. — Приблизившись так, что накрашенные яркой малиновой помадой губы слегка касались ушей мужа, она еле слышно произнесла: — Я пойду приму ванну. Сегодня я купила новые простыни. Горничная только что застелила кровать…

Дуглас склонился к порозовевшей щеке жены, которая и в свои тридцать восемь сохранила молодость, красоту и обаяние:

— Ах ты моя озорница!

* * *

Робсон наслаждался унижением и страхом Дика. «Куда президенту до меня, — размышлял он. — Разве он может вот так, как я, заставлять людей ползать у ног, униженно вымаливать прощение, казнить и миловать. А между тем меня не избрали на этот пост. Мне помогали собственные силы, сноровка и умение».