Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - [49]

Поляки приуныли и уже не стреляли со стен драгоценными камнями (кто знает, может, за них удастся выручить хотя бы корку хлеба), а черед веселиться и упражняться в остроумии перешел к обложившему их воинству.

«Король пришлет вам подкрепление и провизию: пятьсот человек и одну кишку! — кричали подскакивавшие к стенам Белого города удальцы-казаки, намеренно горяча своих сытых лошадей. — Радуйтесь, Конецпольский приближается!»

Так осаждавшие обыгрывали слухи о подходе посланных Сигизмундом к Москве отрядов под предводительством Кишки (kiszka — колбаса по-польски) и Конецпольского (koniec Polski — значит «конец Польши»). С каждым новым днем осады эти каламбуры приобретали для засевшего в Москве польского гарнизона все более зловещее значение. Товарищи (польские шляхтичи) получали в месяц 20 злотых, казаки и пахолики (оруженосцы) — по 15 злотых. Но уже к середине декабря продуктов стало так мало, что установилась цена даже на городских птиц, которыми в обычных условиях пренебрегали. Польский рыцарь мог приобрести за 20 злотых 200 воробьев или 150 штук более крупных пернатых — ворон или сорок. Эту малоаппетитную пищу приходилось запивать обычной водой: кварта водки, «любой, лишь бы пахла водкой», как писал один из осажденных, обходилась в месячное жалованье. У кого не было денег, питался падалью. Приближался голод.

Падение Новгорода

Волны московских событий, расходясь по российским окраинам, поднимали против поляков и их русских союзников многие города. Стала клониться к закату и звезда Дмитрия, кто бы из самозванцев ни выступал в его обличье. Само это имя, из-за связанных с ним страданий и хаоса, теряло свою популярность в русских сердцах. Страна ждала перемен, и подошедшее к стенам столицы земское ополчение внушало смутные надежды на появление новой власти, которая успокоит и примирит Россию. Не стал исключением и северо-запад. Здешние города и крепости, прежде признававшие царем Владислава, Шуйского или Лжедмитрия, объявляли о переходе под покровительство правительства Всея Земли, созданного ополчением в мае 1611 года. Лишь Псков, Ивангород, Ям и Копорье сохраняли верность иллюзорному Дмитрию, но и там шли шатания, готовые в любой день перерасти в бунт. Новгород, еще недавно посылавший войска для приведения к присяге на имя Владислава окружающие крепости, превратился в центр антипольского восстания. Городская чернь устроила самосуд над Иваном Салтыковым, олицетворявшим в ее глазах тип боярина-предателя, продавшегося полякам. Воеводу жестоко пытали, а затем посадили на кол. Новым первым человеком в северной русской столице стал Василий Бутурлин, хороший знакомый Делагарди еще по московским временам, присланный сюда ополчением для борьбы с поляками. Бутурлин сражался при Клушине плечом к плечу с Делагарди, был ранен пулей навылет, попал в плен, где подвергся мучениям и издевательствам, и — освобожденный после присяги Москвы польскому принцу Владиславу — стал заклятым врагом поляков.

Новгород встретил Бутурлина разгулом анархии, которую едва удавалось сдерживать уступками и обещаниями. Чернь, пролив кровь Ивана Салтыкова, требовала новых жертв. Вот-вот мог случиться бунт, благо горючего материала было предостаточно: двадцатитысячное население города возросло в пять раз за счет беженцев из окрестных крепостей и деревень. На площади, где когда-то висел вечевой колокол — символ новгородской независимости, увезенный царем Иваном Грозным после устроенного им новгородского разорения, — собирались толпы обозленных оборванцев, которым было нечем заняться и нечего терять. Лазутчики из соседнего Пскова, где установили власть террора стрельцы, призывали новгородцев последовать их примеру, бить бояр и купцов-толстосумов. У кого оставался хоть грош за душой — нес его в кабак. Новгород жил в пьяном угаре, от последнего нищего до лучших людей. Старый хозяин города воевода Иван Одоевский скрепя сердце уступил власть Василию Бутурлину, но примириться с этим не мог. Не было единства и среди прочих представителей городской верхушки. Одни оставались тайными приверженцами Владислава, другие мечтали о возвращении на престол Василия Шуйского, третьи обращали свои взгляды в сторону Швеции, надеясь получить царя из этой страны. К последним относился и Василий Бутурлин, убежденный, что приглашение на русский престол одного из сыновей короля Карла IX — Густава Адольфа или его младшего брата принца Карла Филиппа — спасет страну от католической опасности и прекратит схватку между боярами за власть. Руководители ополчения разделяли эти взгляды, надеясь, что новгородские силы, соединясь с Делагарди, смогут помочь в освобождении Москвы от поляков.

Четырехтысячное войско шведского полководца, медленно двигавшееся к Новгороду, могло оказаться и врагом, и союзником. В первых числах июня, когда шведы разбили лагерь в двадцати километрах от города, Бутурлин получил новые инструкции от ополчения: следовало уговорить шведов помочь против поляков, а за это, пока услуга не будет оплачена, можно обещать отдать в залог одну из пограничных крепостей. Бутурлин в частной беседе доверительно сообщил Делагарди, что и Новгород, и Москва хотят одного из королевских сыновей в цари, лишь бы было обещано сохранить православие. Со своими великими князьями, как считают русские, удачи у них нет.